о животных

Вчера в новостях был сюжет про цирк, в котором хорошо расчесанную и раскрашенную собаку выдавали за панду. По фотографиям просто не отличить. Показали отмытую собаку - тоже очень ничего, хотя и без трагичных кругов под глазами. Снова помечтали с мамой о собаке - большую в квартире, да и в городе, заводить смысла нет, а мелких мы не любим.
Зато большие лошади. Снова погладила пони, и эта мимимишная адская машина убийства ничего мне не сделала. У них зимой очень густой подшерсток лезет, и пони сказочно белый и пушистый. Когда подходишь ближе, это зефирное существо начинает вести себя как настоящий гопник и клацать зубами. Второй - черный, стойло забрано решеткой, темно, ничего не видно, кроме пары сверкающих алым глазок. На еще одной адской машине убийства я ездила. Первая лошадь, которую я обозвала "скотиной". Инструктор бодро кричала "Ну что, хотим оказаться в снегу под лошадью? Нет? Тогда Посыл! ПОСЫЛ!". Я давала посыл, лошадь стояла, сзади подъезжала вторая, тоже останавливалась, начиналось общение, мимо галопом скакала третья - ей на нас было наплевать. Иногда я думаю, что мне было бы довольно даже не ездить, а просто проводить с ними больше времени.

---

Четыре часа в Рязань в субботу на машине (ой-ой, моя спина), шесть часов в воскресенье - обратно в Москву (ОЙ-ОЙ). Так что сегодня, когда вернулись, сразу пошла на каток, размяться. Кажется, помогло. Станцевали мы тоже отлично (то есть, лично я два раза накосячила, но когда у тебя новое платье, косяки уходят на второй план).
Я вообще о том, что этот год как-то стал годом удивительных открытий. Такие вещи, которые все знают, и ты сама себе их говоришь время от времени, но они не работают. А потом либо тебе это довольно больно прилетает, либо просто выдыхаешь и понимаешь - вот так это работает, вот с этим теперь жить дальше. Вроде того, что мы действительно одиноки, кто именно отвечает за все твои выборы, и что если хочешь чтобы тебя поняли - можно попробовать сказать словами.
Именно по выходным:
- Я люблю фламенко и буду продолжать, пока не остановят. Я хочу танцевать лучше, но при этом вряд ли перейду в разряд профессионалов. Однако тот любительский уровень, который я хочу наработать, тоже высокий.
- Я хочу получать от этого удовольствие. От фестивалей, конкурсов, фиест и просто занятий.
- Я не люблю творческих террариумов.
- От "творческих натур" мне сейчас тоже плохо. Я гораздо лучше умею закрываться от перепадов настроения других, но когда начинаешь смотреть на это со стороны, раздражают уже не перепады, а то, что их нельзя контролировать.
- Я интроверт и это нормальноXDDD

---

Азог приручил земляных червяков!

Из журнала

eilin_o_connor

eilin-o-connor.livejournal.com/

Очень краткое содержание "Битвы пяти воинств" в вольном авторском пересказе, со всеми действущими лицами, основными конфликтами и неожиданной, практически детективной развязкой.

Место действия:
Поляна. На поляне представители разных народов. Идет перечисление достижений, как персональных, так и коллективных.

Торин, напыщенно, загибая пальцы:

- Мы Смога прогнали и заняли трон,
Почти что нашли голубой Аркенстон,
Нарушили клятву, и на договор
Поклали с горы коллективный прибор.
Да славится род наш во веки веков!

Азог из угла, тихо:
- А я приручил земляных червяков.


Торин бледнеет и смолкает. Король эльфов Трандуил, высокомерно:

- Во-первых, я вырастить лося решил
С размахом рогов в сорок восемь аршин.
И вырастил. Вон он, торчит за кустом
Копытами кверху и жопой с хвостом.
/в сторону ржущего Дайна, раздраженно/
Ну, падает он из-за аццких рогов!

Азог из угла, вполголоса:
- А я приручил земляных червяков!

Трандуил, бросив на него грозный взгляд:
- Мой сын Леголас, как болван записной,
Отдал свое сердце красотке лесной.
И вот он, прекрасен и непогрешим,
С рогами почти в сорок восемь аршин.
Ну где вы видали таких дураков?

Азог из угла, настойчиво:
- А я приручил земляных червяков.

Даин, размахивая мечом:
Я, может, слегка не дружу с головой,
Зато подо мною мой хряк боевой!

Радагаст, криво улыбаясь:
Я, может, совсем не дружу с головой,
Зато меня зайцы снабжают травой.
И, кстати, не нужно кому косяков?

Хор орков, дисциплинированно:
- Азог приручил земляных червяков!

Гэндальф, выразительно глядя на Галадриэль:
- Я старый солдат и не знаю словес
Таких, чтоб фиалками вспыхивал лес,
Вот шишкой поджечь - это мы завсегда!

Азог:
- А я приручил... Ну вы поняли, да?

Все, хором:
- Ну, хватит! Довольно! Да кто он таков,
Чтоб вечно твердить про своих червяков!
- Урод!
- Деревенщина!
- Пакостный орк!
- А кто под седлом?
- Да тамбовский же волк!
- И это отродье нас будет учить?!

Бильбо, пискляво:
- Попробуй-ка бочку сперва приручи!

Азог, разъярившись:
- А сами-то, сами-то что - не дурней?
Одни с Запорожья угнали свиней!

Дайн, покраснев:
- Всего двух кабанчиков и порося...

Азог, не слушая:
- Другой спёр в Угре племенного лося!

Гэндальф, укоризненно:
- Позор! Как не стыдно!

Азог:
- Ты тоже хорош! Кто генно улучшил несчастных орлов?

Орлы дружно поворачиваются и внимательно смотрят на Гэндальфа.

Бард, увещевающе:
- Товарищи, хватит!

Бургомистр, внезапно проснувшись:
- А ты, голубок, убил Кэмбербэтча стрелою в пупок! Залез, понимаешь, ко мне на балкон... А Смог, между прочим, последний дракон! Других не родится, хоть ты утопись.

Голоса с разных сторон:
- Жестокость!
- Убийца!
- Зовите Гринпис!

Радагаст задумчиво, глядя, как орлы наступают на Гэндальфа:
- Кому-то сейчас подрихтуют лицо...

Даин:
- Не трогайте хряка!

Саурон из кустов:
- Отдайте кольцо!

Азог, презрительно сплевывая:

- Сушилка подштанников, блин, а не лось!

Трандуил:
- Да кто здесь подштанники?!

И началось...

Чуть позже. Эльф пробирается среди тел и горестно поет на эльфийском:

- Закат разливается алой волной! Квэнталэ-о-квэнталэ!
Цветет ацелас на тропинке лесной! Квэнталэ-о-квэнталэ!
Щебечет малиновка!
Листья дрожат!
Герои сражений вповалку лежат!
Ой-йоо!
/вырывает несколько волос в знак скорби/
- От лося остались копыто и рог! Квэнталэ-о квэнталэ!
От волка с Азогом остался Азог!
От хряка остался щетинистый ком!
Лишь Даин остался, увы, целиком.
Ой-йооо!

/задирает голову/
На ветках орлы, как прищепки, висят!
/разгоняет ладонью дым/
Внизу Радагаст забивает косяк!
/трагично/
Не спасся никто в этой битве веков!

Бильбо, уже очень далеко от места сражения, оглядывает безупречные круглые своды хоббичьей норы и усмехается:
- И кто приручил земляных червяков?

---

ааа, что я нашла!

Смотрела фильмографию Тимоти Далтона, и там упоминается, что он играл в одном эпизоде сериала про судью Ди. В 1969 в Англии сняли шестисерийный сериал, и одним из сценаристов у них был сам ван Гулик. Список того, что я собираюсь посмотреть на том свете, растёт, потому что на этом от фильма точно ничего не осталось. Кроме пары скринов: англичане особо с монголоидной внешностью исполнителей не парились. Судья у них выглядит вот так (Ди - слева):

Такая дорама наоборот, как когда на Тагучи надели блондинистый парик и он стал сыном шведского посла (я ее так и не досмотрела, кстати). Американцы в 1974 сняли свой фильм, тоже по сценарию ван Гулика, на ютубе есть целых шесть минут. Мои микрофандомы такие микрофандомы.

---

Les Indes galantes, Jean-Philippe Rameau

Одна из лучших вещей вообще. И именно в этом исполнении. Смотришь, слушаешь - и всё как-то налаживается. Счастливые индейцы поют о преимуществах жизни суровой и неприхотливой. В восемнадцатом веке свойственно было бежать в дикие и пустынные края, чтобы жить естественной, не испорченной пороками цивилизации жизнью. Или мечтать о бегстве. Романов о любви к прекрасной дикарке или о простодушном юноше среди соблазнов города хватало.



"О музыке знаменитого Рамо, славе нашего века, говорят, что она на походку толстой гусыни или на бег коровы похожа... К стыду ума человеческого, дерзостные сии мысли сторонников имели" - писал Вольтер. Но вот все уже умерли: и Вольтер и Рамо, и поклонники с хулителями, а музыка - вот она. И эти "ненастоящие индейцы" - такие упоротые увлеченные тем, что происходит.

@темы: opera

---

Midnight in Peking, Paul French

В январе 1937 года в Пекине было найдено тело Памелы Вернер, 17 лет. Тело было страшно изуродовано, убийство всколыхнуло весь город, на тот момент и так бывший на грани истерики: Гоминьдан воюет с коммунистами, на подходе японские войска, европейцы в посольском квартале чувствуют, что Азия как-то всё меньше к ним расположена. В расследовании участвовали британские и китайские детективы, злачные районы города были перерыты сверху донизу, но с подозреваемыми так и не определились. Приёмный отец, бывший британский консул с непростым характером? Тайная секта? Кто-то из неудачливых поклонников Памелы? Одинокий маньяк? Русские эмигранты? Лисы-оборотни (такая версия тоже появлялась в газетах)? С явного попустительства властей дело в конце концов закрыли, и тогда отец девушки начал собственное расследование.

Читала и думала: какой бы нуарный фильм можно было снять. Пол Френч дал удивительно живой портрет города на грани изменений. Пекин возродится, конечно, но не будет уже катка для иностранцев, закроются ОТЕЛИ, на месте кладбищ проложат дороги, позолота колониального мира осыплется. А на тот момент там, под присмотром тайной полиции Чан Кайши, мирно уживались американские журналисты, сочувствующие коммунистам, и столпы британской империи. Русские кабаре и частные школы с лужайками. Снобизм и круговая порука в высших кругах. Все знающие и смертельно напуганные простые люди.

Оторваться от чтения было трудно. Правда, чем ближе к концу, тем чаще хотелось захлопнуть книгу или пропустить главу. Знаете, почему? Потому что всё это было на самом деле.

спойлер - как всё закончилось

Памелу Вернер действительно жестоко убили. Власти действительно были против дальнейшего расследования. Её отец провёл несколько лет в поисках и выяснил, что произошло, но все его письма и требования остались без ответа. Одного из убийц он был вынужден видеть постоянно, и никакого наказания тот так и не понёс. Знать, что это не богатая фантазия автора, а документально подтверждённая история. Что ничего страшнее людей люди придумать так и не смогли.

@темы: books

---

Триптих

Ещё одно про Византию. Выстраданное - думать о нем начала раньше всего, а написала самым последним, и то не очень довольна.


Название: Триптих
Автор: кузина-белошвейка
Исторический период: Византия, 958-976 AD
Размер: мини, 3743 слова
Пейринг/Персонажи: императрица Феофано, Никифор Фока, Иоанн Цимисхий
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Три жизни одной женщины.



Если кого Евстолия и не любила, так это чернявую Анастазо, дочку трактирщика Кротира, хотя едва ли перемолвилась с ней словом за всю свою жизнь. Обеим было по шестнадцать лет, но отец Евстолии был писцом в портовой канцелярии, по праздникам девушка надевала в церковь расшитую шелком головную повязку и серебряные серьги. Она искусно вышивала и училась вести хозяйство под строгим присмотром матери. Был у нее и жених: Горгий работал в одной канцелярии с отцом, все говорили, что у него большое будущее, и Евстолию это радовало. Меньше радовало, что он старше ее на четырнадцать лет и вдовец, но детей у него не было, да и сам он не сказать, чтобы был так уж нехорош собой. Все было у Евстолии, чего не было у Анастазо, однако же, не вторая смотрела на первую с неприязнью, а наоборот.
Анастазо просыпалась до рассвета и ложилась спать поздно. По улице бегала босиком до наступления сильных холодов. Танцевала в отцовском трактире, а за несколько монет была готова и на большее, рассказывала служанка. Мать Евстолии, поджав губы, назвала трактир «пристанищем развратников», а Анастазо – «блудницей вавилонской». Девице такое слушать не положено, но Евстолия услышала, и, завидев из окна Анастазо, следила за ней со смесью ужаса и любопытства: вот женщина, которая уже обречена на адовы муки. Наверное, будь Анастазо чуть уродливей, не будь ее волосы такими густыми, а походка – гордой, Евстолия жалела бы ее больше.
Шел 958 год от Рождества Христова. Константинополь вот уже 14 лет не сотрясали восстания и попытки свергнуть базилевса, что давало некоторую приятную уверенность в завтрашнем дне. Император Константин Багрянородный дописал трактат «О церемониях», где подробно рассказал о русском посольстве и о принятии княгиней Ольгой христианства годом ранее. Войны в Малой Азии успешно выигрывались. Полководец Никифор Фока завоевал город Адату в Памфилии. Его племянник, Иоанн Цимисхий, раздвинул восточные границы империи до берегов Евфрата, где стоял город Самосата, славный своими мучениками и ересиархами. Лиутпранд, еще не ставший епископом Кремоны, побывал в Константинополе с посольской миссией и, восхитившись щедростью Константина, всячески превознес его в своем знаменитом сочинении «Антоподосис». В церквах ставили свечки за урожай, на рынках толковали о ценах на зерно. Корабли шли по морю, и ветер дул в их паруса.


Засыпая, Анастазо представляет, что проснется не в этом закуте с косым потолком, а под лазурным пологом, расшитым солнцем, луной и звездами. Подушка ее будет набита лебяжьим пухом, а не слежавшимся тростником. Главной заботой дня станет, какой наряд выбрать, какие уборы к нему надеть, она будет гулять по мраморным дорожкам, среди птиц и цветов, а не бегать с утра до ночи в застиранных тряпках, уворачиваясь от постояльцев.
Жизнь трактирщика нелегка, часто вздыхал отец Анастазо. Платить приходится всем, каждый стражник, зайдя в трактир, уже полагает себя если не базилевсом, так хотя бы меченосцем государевой гвардии. Платишь владельцу, у которого снимаешь трактир; чем он богаче, тем больше с тебя дерет. Всякая шелупонь тащит кружки и тарелки, или бьет их спьяну. А виноват всегда хозяин. Посетителей тоже чем попало не заманишь. Один трактирщик прикормил юродивого, и посмотреть на его чудачества приходило все больше людей. Надеждой Кротира была Анастазо.
Она привыкла к щипкам и попыткам зажать ее в углу. Знала, как успокоить пьяного посетителя, умела пройтись в танце под звон бубна и так улыбнуться растерянному юнцу, протягивающему ей монету, чтобы тот совсем потерял разум и добавил еще. Но иногда, если вечером удавалось передохнуть, она спрашивала себя: неужели это все?
Анастазо знала, что красива, и холила свою красоту. Часто расчесывала волосы, береглась солнечного света, хотя мать и ворчала, что все это ни к чему. Она слышала, как моряки обсуждали танцовщиц в каком-то порту на востоке. Серебряные бубенцы на ногах, туники из алого шелка, им бросали монеты и ожерелья. Ей бы пошел алый шелк, подумала Анастазо. Или пурпур. Скажи она такое вслух, мать наградила бы ее оплеухой, а отец долго смеялся, поэтому она никому не говорила. Но женился же Юстиниан на Феодоре-актрисе, а быть актрисой еще хуже, чем дочерью трактирщика. И для прочих базилевсов собирали же на смотрины девушек со всей империи, неважно, какого они были рода. И выбирал император красивейшую, а не знатнейшую.
Ее дрему прерывает стук в двери трактира. Громкий, беспорядочный. На улице лают собаки, кто-то смеется пьяным смехом. Хорошо, если охотники, а если лихие люди, успеет ли добежать стража? Анастазо со вздохом садится на постели и трет сонные глаза. Такие гости могут не уняться до утра. Перед тем, как спуститься в залу, она все же не забывает ущипнуть себя за щеки, чтобы на них появился румянец.


После свадьбы с Горгием Евстолия думать забыла об Анастазо. Забот у нее прибавилось, но наконец-то она была сама себе хозяйка и вволю покрикивала на служанок. Первенец должен был родиться в декабре, и она уже советовалась с более опытными соседками, в какой церкви крестить младенца и у кого заказать гороскоп.
На Пасху у Святой Софии они смотрели на выход императорской семьи. Евстолии хотелось поглядеть на базилевса с женой. Роман Второй был молод, весел, и, по слухам, свел в гроб отца, Константина Багрянородного, решением жениться во второй раз на девице, которую сам где-то отыскал. Первая жена у него умерла рано и была дочерью одного из варварских королей по ту сторону Средиземного моря. Про вторую жену говорили всякое. И руку к смерти свекра приложила она, и молодой Роман во всем ее слушает. Сходились только на том, что Феофано – красавица. А с красавицы – какой спрос?
Когда процессия вышла из собора, Евстолия старалась разглядеть среди шитых золотом священнических риз императорскую багряницу. Роман шел степенно, но улыбался, все время поглядывая на шествующую рядом жену. Евстолия посмотрела на огромные темные глаза Феофано, на белоснежное лицо, обрамленное колышущимися жемчужными подвесками, ойкнула и прижала руку к вдруг зашедшемуся сердцу.
Вечером она была не в духе, накричала на кухарку и заснула, отвернувшись от мужа. Но через пару дней все случившееся уже казалось дурным сном, не более.


***



Патрикия Стилиана надзирала, как служанки готовили все к утреннему выходу императрицы. Стилиана всегда была спокойна, но от ее тихого голоса дрожала вся женская прислуга Дворца. Сначала была она в свите императрицы Елены, матери Романа Второго, а потом стала правой рукой Феофано.
Стилиана умела исчезать, так она думала про себя. Опасно превосходить высших в красоте, не стоит и слишком сильно щеголять своим умом. Исполнительность и хладнокровие – вот что помогло ей продержаться так долго. Она наблюдала, как шла Феофано к власти. Как искусно устранила мать императора от дел: Роман был слишком чувствителен к влиянию женщин, и вот пятерых его сестер, по требованию Феофано, в один день постригли в монахини и отослали в разные монастыри. Девушки рыдали и кричали, что их воли на это нет, но патриарх не осмелился остановиться под взглядом Феофано, пока косы всех пятерых не оказались на полу. Убитая внезапной потерей, императрица Елена отошла от дел и вскоре скончалась. Стилиана присутствовала при родах молодой императрицы в палате, украшенной порфиром. Двух сыновей и двух дочерей она подарила Роману. Последняя, Анна, родилась за два дня до кончины Романа от горячки. Все помнили печальную судьбу императрицы Зои, после смерти мужа отправленной в монастырь сановниками. А ее сын, маленький базилевс, долго еще искал мать в бесконечных дворцовых залах, пока люди, объявившие себя его опекунами, управляли государством.
Сыновьям Феофано было только шесть лет и три года. Императрица опередила всех: женщина, изнуренная родовыми муками, потерявшая мужа, вмиг стала волчицей, бьющейся за детенышей. И за власть, конечно, но кто бы добровольно отказался от власти? Она немедленно вызвала с восточных границ Никифора Фоку, лучшего полководца империи, и народ поддержал ее решение.
Никифор Фока, «Бледная смерть сарацин», приносил Городу победу за победой. Он отвоевал Крит у мусульман, и за такие свои деяния должен был бы удостоиться триумфа в столице, но его на всякий случай туда даже не пустили, и отправили укрощать сирийцев. После призыва Феофано свой триумф он все-таки получил. Из Алеппо привез Никифор тунику Иоанна Крестителя, и ее торжественно ввезли в город, а потом на ипподром, где толпа радостным ревом приветствовала полководца. В середине августа Никифор вступил в Константинополь, а в конце сентября обвенчался с Феофано в дворцовой церкви Неа. Заговор, рожденный в гинекее, увенчался победой. Никифор стал соправителем малолетних императоров, Феофано осталась императрицей, недовольная церковь вынуждена была смириться.
Шел 969 год от Рождества Христова. Император Никифор Фока за шесть лет правления отвоевал у мусульман Тарс и Антиохию и основательно испортил отношения с западными державами. Высек болгарских послов, отказавшись платить ежегодную символическую дань, и развязал вовсе не символическую войну. Назвал еретиками всех латинян. Епископ Кремоны Лиутпранд снова посетил Константинополь с посольской миссией: просить рожденную в пурпуре принцессу в жены наследнику императора Оттона Великого. Никифор обошелся с Лиутпрандом плохо, так что тот всячески поносил его в другом своем знаменитом сочинении «Посольство в Константинополь к императору Никифору Фоке». Княгиня Ольга скончалась, государем руссов стал ее сын Святослав, нисколько не уважавший ни христианство, ни ромейскую империю. Войска Фатимидов завоевали Египет, и основали там город Ал-Кахира, «Победоносная», позже известный как Каир. В Константинополе толковали знамения и молились о том, чтобы следующий год был лучше своего предшественника. Зимние бури загоняли корабли в гавани, в тавернах грелись у огня и рассказывали дорожные истории.


Она просыпается под лазурным пологом, расшитым солнцем, луной и звездами. Мраморный пол в ее покоях изображает луг, усеянный цветами. На отделку стен пошел мрамор фессалийский, мрамор карийский и порфир. С серебряных прутьев свисают пурпуровые занавеси. Ни один холодный ветер с Пропонтиды не долетает сюда, в палаты наполненные теплом и запахом благовоний. Феофано, когда-то носившая имя Анастазо, давно привыкла к этой роскоши. Она не медлит, встречая новый день.
Служанки выстраиваются в ряд, держа на вытянутых руках одеяния цвета павлиньего пера и зари, расшитые каменьями и жемчугом. Руки эти дрожат: все знают, что базилисса гневлива. К ней приводят сыновей: Феофано привычно умиляется золотистым кудрям шестилетнего, всегда жизнерадостного, Константина, ласково говорит с хмурым десятилетним Василием, пока тот не начинает улыбаться ей. Девочек она видит реже: судьба дочери – укрепить династию выгодным браком или возвысить ее своей святостью. Феофано не хотела бы, чтобы будущие зятья оспаривали у ее сыновей право на престол. В конце концов, лучше и в монастыре быть дочерью императора, чем дочерью трактирщика. Вряд ли она скажет это вслух, да и не нужно – кто захочет оспаривать ее решения?
За стенами ревет, не унимается, зимний ветер. Завтра праздник Введения во храм, память священномученика Петра, архиепископа Александрийского, и преподобного Петра Молчальника. Стилиана не знает, рискнет ли Никифор выйти на улицы Константинополя, после того, как на Вознесение толпа приветствовала его оскорблениями. Только стража, окружившая императора, спасла его. Народная любовь к полководцу и спасителю империи давно иссякла. Он душит их налогами, чтобы получить ДЕНЬГИ для своих войн, отбирает землю у монастырей, потакает солдатне. Ненавидит местную знать и благоволит только своим чумазым анатолийцам. Стилиана, плоть от плоти константинопольской аристократии, поджимает губы. Похоже, не осталось никого, кого бы Никифор не сумел оскорбить.
Ее размышления прерывает гневный оклик и звук пощечины. Одна из служанок, не смея заплакать, держит накидку, а на ее щеке алеет отпечаток царственной ладони. В последнее время императрица стала скора на расправу. Стилиана знает причину и этому.
Никифор Фока, «Бледная смерть сарацин». Если бы его слава и страх, который он вызывает у врагов, могли сделать его чуть красивее. Но Никифор невысок, кривоног и нехорош собой. Феофано смешно и противно смотреть, как дрожат его руки, когда он прикасается к ней. Он благочестив и предан аскезе после случайной гибели сына от первого брака. Роман любил пиры, и охоту, и развлечения, и ни в чем не отказывал жене. Никифор постоянно носит власяницу, любит беседовать о возвышенном с монахом с Афона и готов вспылить по любому поводу. Да, он ее любит, это несомненно. Он спас жизнь ее детям и сохранил для них престол, завоевал для империи новые земли. Но как же этого мало, если сердце ее он не задел при этом ничем. Феофано полагает, что рассуждает трезво и холодно: Никифор надоел народу и знати. Его решения вызывают ропот, и если поднимется восстание, то оно может смести и ее, и малолетних императоров. Не лучше ли укротить недовольных, отдав им одного-единственного, того, кто на самом деле виноват?
Это разумно, но разгадка ее решения не полна без еще одной детали. И имя этой незначительной, крошечной детали – Иоанн Цимисхий, племянник Никифора и второй блестящий полководец империи.
Ах, сколь они различны! Никифор угрюм и уныл, Иоанн светел и великодушен. «Рыцарем» назвали бы его в западных землях, причем рыцарем по духу и повадкам, а не только по происхождению. Он отважен и весел, щедр и обольстителен. Вот уже год Феофано и Цимисхий тайно встречаются.
«Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других: голова его - чистое золото», - шепчет Феофано, разглядывая себя в зеркало. «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный», - повторяет она во время церковных служб, когда патриарх сотрясает воздух своими проповедями. «Уста его - сладость, и весь он - любезность. Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери Иерусалимские!», - думает она, не ища Цимисхия взглядом во время дворцовых церемоний. Она умеет ждать. Совсем скоро у империи будет новый император, и она засияет еще ярче рядом с ним, с тем, кто ей под стать!
Как ребенок, наскучив старыми и надоевшими игрушками, тянется к новой, так Феофано отбрасывает темного скучного Никифора ради блистательного Иоанна.
Через два дня в покои императрицы придут с обыском: кто-то донес, что там прячутся заговорщики. Но гинекей полон переходов и темных углов, не так-то легко найти тех, кто не желает быть найденным. Никифор вновь не поверит слухам.
Вечером десятого декабря брат Никифора, Лев Фока, засядет ИГРАТЬ в кости в кругу друзей. Он наживается на поставках зерна, отчаянный игрок, но при этом отважный воин и предан брату всей душой. Во время игры ему подадут записку, где будут указаны имена и намерения заговорщиков, Цимисхия и Феофано в том числе. Но Лев так увлечется игрой, что прочтет ее только утром, когда ничего нельзя будет исправить.
Этой ночью Цимисхий переплывет в лодке бушующий пролив, и из окна гинекея ему спустят корзину, чтобы он мог проникнуть во дворец. Этой ночью Феофано убедит Никифора не запирать дверь спальни, пока она не вернется. Вместо нее придут заговорщики. Цимисхий изобьет дядю и благодетеля, а потом проткнет мечом. Сбежавшимся страже и народу покажут в окно окровавленную голову Никифора Фоки, и те рассудят, что горевать и мстить за мертвеца особого смысла нет.
Пока Иоанн пинает ногами израненного Никифора и всячески его поносит, Феофано ждет в своих покоях. Она думает о себе, как о царевне в башне, обвитой драконом. Скоро явится ее воин в сияющих доспехах, отважный и прекрасный как святой Георгий. Конечно, Иоанн желает быть императором, но не меньше он желает ее. Она – главный и желанный приз, и Феофано представляет, как медленно, в блеске уборов, поднимется навстречу посланнику Цимисхия.


***



Сестра Агата выходит доить коз рано утром. Молока они дают не щедро, но в монастыре всего девять монахинь, каждой по чашке и хватит. Воздух морозен и холоден, где горы, где небо – не поймешь, так темно. Страна камней, и монастырь их – как камень, прилепившийся к крутому склону. Сестра Агата вспоминает, как славно говорил об этом священник в последний свой приезд, и еще об апостоле Петре, чье имя и значит «камень», вот она где, премудрость-то. Когда теперь приедет к ним хоть кто-нибудь, скоро пойдут камнепады, снег укроет перевалы. Разве что крестьяне из ближней деревни помогут с едой и дровами, да у них самих в доме мыши пляшут.
Когда-то звали сестру Агату совсем по-другому. Муж у нее был, не хуже других, веселый и добрый, да двое сыновей-храбрецов и дочка-красавица. Муж погиб, когда набежали турки, старший сын сорвался в пропасть, а младший ушел искать счастья, да так и не вернулся. Дочка, Анаит-звездочка, истаяла за два дня от черной лихорадки. Ай, куда пойти, если руки полны горя? В монастырь на горе, к добрым сестрам, спасаться трудом и молитвой. Для себя трудиться у нее сил уже не было, но для Сына Божьего нашлись.
Сестра Агата слышит, как скрипит дверь. Сквозь щели в козьей загородке она видит, как через двор идет девятая монахиня, та, которая не пришла своей волей, а была привезена из-за дальнего моря. Черные всадники окружали ее возок, и всю дорогу ей и словом ни с кем не дали перемолвиться. Царица ромеев живет теперь у них в монастыре, вот чудеса-то. Говорят, что погубила она свекра, чтобы муж ее стал царем, а потом и мужу поднесла отраву в серебряной чаше. Чаша та сразу же потемнела, но царь так любил жену, что смотрел, пока пил, только на нее. А был он храбрым воином, спал на барсовой шкуре, с кинжалом под головой, но погиб от женской руки. Никто не посмел слова сказать против, побоялся, пока не пришел с востока золотой воин и не сорвал венец с ее головы. Детей царских он пожалел, сказал: сам воспитывать буду, а царицу – приказал сослать подальше.
Когда ее сюда привезли – вышла, и даже головы на тех, кто ее привез, не повернула, такая гордая. А и молодая, сестра Агата вдвое ее старше. Языка здешнего царица не знает, а на ромейском говорит только священник, да настоятельница немного, матушка Хрисания. Тяжело это – в чужой земле жить, чужой язык слышать, а самой ходить в немоте. И хоть горда царица, а слышится по ночам из ее кельи приглушенный подушкой вой. Если бы сестра Агата могла с ней говорить, то рассказала бы свою судьбу. Не жалобы ради, нет. Но у царицы хоть дети остались в престольном городе. Сидеть им на золотом троне, пить из хрустальных чаш, глядишь, и вспомнят о матери, им-то, сиротам, тоже несладко. Но как сказать такое, она не знает.
Шел 973 год от Рождества Христова. Император Иоанн Цимисхий одерживал одну победу за другой. Корона болгарского царя легла на алтарь Святой Софии, Болгария стала имперской провинцией. Был заключен мир с руссами: князь Святослав и Иоанн лично встретились на Дунае. На обратной дороге Святослава убили печенеги, и на Руси разгорелась война между сыновьями Святослава. Племянница Цимисхия, также носившая имя Феофано, стала женой наследника Священной Римской империи. Император щедро одаривал приближенных и народ: половина его состояния была отдана пострадавшим от неурожая. За Медными Воротами Большого Дворца изучали труды стратегов и богословов дети-императоры, соправители Иоанна. Василий и Константин были молчаливы и осторожны. Паракимомен Василий Лакапин управлял столицей в отсутствие Цимисхия и неслышно проходил мимо покоев братьев. В отдаленном горном монастыре в Армении третий год жила сосланная царица Феофано.


Она просыпается рано, раньше неугомонной матери-настоятельницы. Ложе ее жестче даже, чем в отцовском доме, а сквозь узкую щель окна видно звезды. Здесь они яркие и очень холодные. Она одевается и выходит во двор, стараясь не шуметь. Феофано обрела много несвойственных ей привычек и отринула старые. Она безропотно носит колючие шерстяные одеяния, молча съедает свою порцию еды в трапезной, с прямой спиной выстаивает службы и молитвы. Она хочет выжить и дождаться. Сильнее тоски по детям, по пурпурной мантии, - ее желание услышать о падении Цимисхия, неверного любовника, променявшего ее на императорский венец.
После убийства Никифора чаша терпения патриарха переполнилась, и он потребовал отослать императрицу, иначе не видать бы Цимисхию коронации. Вместо ликующего возлюбленного за Феофано пришла стража, внизу уже был готов корабль, чтобы отвезти ее на остров Проти, в монастырь.
Мучительная ссылка, ведь Константинополь в ясные дни представал перед ней, как на ладони! Феофано не утратила надежды, она верила в свою звезду. Иоанну нужна законная причина, чтобы править, а причины лучше женитьбы ему не найти. Он был принужден отослать ее, твердила она себе, ведь патриарх не оставил выбора. Нужно какое-то время, чтобы всё успокоилось, и она сможет вернуться.
Здесь, в горном монастыре, Феофано то жестоко смеется над собой, то рыдает над наивной надеждой растопить сердце Цимисхия. Она сбежала с Проти несколько месяцев спустя. Мало кому это удавалось прежде, но кто они по сравнению с императрицей трех императоров! Прибыв в город, Феофано укрылась в Святой Софии и стала ждать. Что только не представлялось ей тогда! Она согласна была кающейся грешницей выслушивать суровые поучения патриарха, согласна выстаивать на коленях службы, лишь бы получить прощение. Или ей виделось торжественное появление Иоанна, который одним движением руки заставлял умолкнуть всех недовольных и облекал ее плечи своим плащом.
Цимисхий то ли и правда не был уверен в том, что устоит перед чарами Феофано, то ли не хотел уже иметь с нею ничего общего. Он прислал своего доверенного евнуха Василия Нофа, нечувствительного к женской красоте, и тот выволок бывшую императрицу наружу. Тогда она утратила всю свою сдержанность. Феофано сопротивлялась, царапалась, била Василия кулаками и непрерывно громко поносила вслух и его, и Цимисхия.
Здесь до нее почти не доходят новости. Мать-настоятельница и рада была бы что-нибудь рассказать, но все их окружение – неграмотные крестьяне, да священник, робеющий поднять глаза во время службы. Все же иногда отголоски происходящего доносятся до них, как самая последняя волна накатывает на берег, и среди нанесенного ею сора нужно выбирать ценный жемчуг. Цимисхий все-таки узаконил свое положение женитьбой: он вернул из монастыря одну из сестер Романа Второго и стал дядей и опекуном молодых базилевсов. Феофано почувствовала мстительную радость, узнав об этом: царевна Феодора и до заточения не славилась ни красотой, ни умом. Император побеждал, и народ обожал его. Удивительно, что придя к власти таким страшным путем, Цимисхий стал одним из самых любимых правителей.
Сзади слышатся шаги. Из козьей загородки выходит с ведром, от которого поднимается пар, одна из монахинь. Феофано никак не может запомнить имя этой старухи: не то Агапия, не то Агата. Она, впрочем, безвредна, и всегда старается улыбнуться бывшей императрице. Феофано не понимает, почему ее это не оскорбляет, почему ей, перед которой склонялись сотни и тысячи, легче от невысказанного сочувствия морщинистой армянки. И когда та деловито кивает ей, проходя мимо со своим ведром, Феофано, чуть помедлив, кивает в ответ.
Здесь она учится молчать. Уклад жизни монастыря размерен и суров. Им положены небольшие льготы из-за знатной гостьи и пленницы, но, как скоро поняла Феофано, если здесь ничего не делать, можно сойти с ума среди окруживших гор. Она трудилась, молча и яростно. Иногда ей целыми днями удавалось не вспоминать и спать потом без снов.


В 976 году Цимисхий умер, вернувшись из похода, где он завоевал большую часть Сирии, Ливана и Палестины. Молва обвиняла в этом ставшего к тому времени паракимоменом евнуха Василия Нофа. Дескать, император пообещал разобраться, на чем это его преданный слуга так разбогател, тот и не стал медлить. Молодые императоры Василий и Константин добились у всесильного Василия разрешения вернуть мать из ссылки, при условии, что она не будет вмешиваться в государственные дела.
Феофано вновь увидела переходы Большого Дворца и золотой купол Святой Софии. Что она при этом чувствовала – неизвестно. Неслышной тенью она прошла по гинекею, не оставив следов. Никаких упоминаний о ней в летописях больше нет. Скорее всего, когда ее дочь Анну отправляли на север, в Херсонес, в жены к князю русов Владимиру, Феофано уже не было в живых.
Василий стал грозным правителем, воином, принявшим страшное прозвище – Болгаробойца. При нем Македонская династия достигла своего расцвета. Он никогда не женился. Преемником императора стал его брат Константин. Братья друг друга нежно любили и защищали, что не помешало Константину вырасти безалаберным и легкомысленным и пустить по ветру все достижения Василия. На дочерях Константина династия прервалась. От Феофано, «наиболее прекрасной, обольстительной и утонченной женщины своего времени», не осталось ни одного изображения.

@темы: моё, ФБ2014

---

Проклятие Фастрады

Ужасы раннего Средневековья. Писалось на коленке и за день до выкладки - хвалили едва ли не больше, чем всё остальное. Должна быть какая-то закономерность.


Название: Проклятие Фастрады
Автор: кузина-белошвейка
Исторический период: 794 год, правление Карла Великого
Размер: мини, 1789 слов
Пейринг/Персонажи: епископ Турпен, Карл Великий, ОМП
Категория: джен
Жанр: мистика, хоррор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Карл не отходил от умершей. Он спал в той же комнате, сидя в кресле. Ел, не ощущая вкуса еды. От обсуждения важных вопросов отмахивался. Саксонцы готовы восстать? Война с аварами в разгаре? Не сейчас, Турпен, оставь меня! Его государь и друг, который всегда был львом среди мужей, сейчас больше напоминал старого пса, лишившегося хозяина. Что за чары наложила на него проклятая Фастрада?
Предупреждения: немного зомби
Примечание 1: сюжет основан на средневековой легенде, несколько вольное обращение с датировкой
Примечание 2: Алкуин - виднейший деятель Каролингского Возрождения
Примечание 3: в тексте использована цитата из Библии, Исход, Глава 22, стих 2


Мертвой Фастрада была гораздо красивее, чем при жизни. Но это, скорее всего, потому, что она, наконец-то, молчала и не кривила ежесекундно лицо, думал епископ Турпен. Он вздохнул и незаметно переступил с ноги на ногу. Прощание с покойной королевой затягивалось.
Уже и священник произнес похвальное слово покойнице, правдой из которого были разве что слова о жизни вечной, «где каждому воздастся по делам его». Турпен надеялся, что свое воздаяние Фастрада получает уже сейчас. Стоявшие рядом с ним придворные носили на лице приличествующую моменту печаль, но вряд ли среди всей толпы скорбящих хоть кто-то искренне жалел о смерти четвертой супруги Карла Великого.
Сам король франков и лангобардов, герцог Баварский, сидел у изголовья супруги, не отводя взгляда от бледного лица. Фастраду, по его приказанию, разукрасили с пышностью, которая больше пристала бы языческим похоронам. Ромейская ткань, затканная золотом, драгоценные перстни на каждом пальце, тяжелые браслеты и диадема. «Хорошо, что не будем отправлять с ней в загробное царство служанок и любимых собачек, - горько усмехнулся Турпен, - хотя ей бы пришлось по вкусу».
Кто-то дернул его за рукав. Турпен обернулся и узнал сенешаля двора.
- Ради всего святого, добрый Турпен! – зашептал тот. – Скажите королю, что пора начинать погребение! Никто, кроме вас, не осмелится.
Епископ приблизился к старому другу и осторожно дотронулся до его плеча. Карл посмотрел на него, словно не узнавая.
- Мой государь, пора госпоже моей королеве упокоиться с миром.
- Нет! – толпа в зале отозвалась на королевский крик встревоженным шумом. Карл ухватился за возвышение, на котором лежало тело Фастрады, и обвел всех тяжелым взглядом. – Нет, - повторил он тихо, - не сегодня. Я хочу побыть с ней.
Турпен вышел последним. Дверь за ним захлопнулась сразу же.

Епископ прошел в церковь и опустился на скамью, сжав голову в ладонях. Его мутило. Мутило от запаха свечей и благовоний в комнате, где уже два дня лежало непогребенным тело королевы, мутило от тамошней духоты, а пуще всего – от пробивающегося сквозь все это запаха гниения. От трупных пятен на лице Фастрады. Он стукнул по каменной кладке стены кулаком, и резкая боль привела его в чувство. Сейчас он должен рассуждать не только как друг короля, но и как его советник. Положение становилось все безумнее.
Карл не отходил от умершей. Он спал в той же комнате, сидя в кресле. Ел, не ощущая вкуса еды. От обсуждения важных вопросов отмахивался. Саксонцы готовы восстать? Война с аварами в разгаре? Не сейчас, Турпен, оставь меня! Его государь и друг, который всегда был львом среди мужей, сейчас больше напоминал старого пса, лишившегося хозяина. Что за чары наложила на него проклятая Фастрада?
Турпен понял, что сказал это вслух, и оглянулся. Церковь была пуста. Святые смотрели на него, широко распахнув глаза. Словно вопрошали: неужели и правда чары?
Стоило быть справедливым: Фастраду он невзлюбил сразу же, без особых на то причин. Но он никогда не стал бы осуждать выбор своего государя только из-за личной неприязни. То, что творила эта женщина, могло быть внушено только отцом лжи! Верных соратников короля отстраняли от двора, алчные и низкие люди приходили на их место. Пипин, королевский сын, собрал заговорщиков, умышляя убить короля и королеву, но заговор раскрыли. Пипина заключили в монастырь, прочих казнили. Турпен не считал этого принца вероятным наследником, слишком уж простоват и вспыльчив тот был, но сам заговор был дурным знаком.
Худшим же было то, как изменился король. Часто бывает так, что молодые девицы крутят старыми мужьями, веселых песенок о том, как женушка с любовником наставляют рога законному супругу, наслушаться можно на каждом углу. Турпен сам не раз одергивал служек, что-то такое напевавших себе под нос. Карл же не просто был увлечен супругой, нет. Он часу не мог побыть без нее, при ее появлении смотрел только на Фастраду, слушал только ее, и взгляд его (если можно такое не сказать даже, подумать!) был мутен и бездумен.
При дворе о семье Фастрады известно было немного. Владения ее отца располагались на границе могучих лесов, в чащу которых не проникал солнечный луч. Поговаривали, что там еще сильны языческие верования, что бабка королевы явилась из чащи, и тогдашний граф, чтобы жениться на ней, не раздумывая, убил свою жену. Турпен не желал этого слушать, а теперь думал – не зря ли?
Любовников у Фастрады не было, вряд ли она любила и мужа. Епископу горько было это признать, но королева чаще напоминала ребенка, облачившегося в мантию и надевшего венец. Обязанности монарха были для нее не больше, чем забавной игрой, и радовала ее во всем подлунном мире только возможность исполнять свои прихоти. Зло подшутить над старым слугой, заставить короля франков скакать под дудки шутов - это было по ней, козьи длинные глаза довольно щурились, и королева хлопала в ладоши, заливаясь хохотом. Доброта ей была неведома, и Турпен с ужасом понимал, что сейчас Фастрада играет с ними свою последнюю шутку, а он бессилен ее остановить.
С кем посоветоваться, он не знал. Счет времени шел на часы. Мудрый Алкуин уехал в Тур, разве что кто-то из его учеников в Дворцовой Академии сможет помочь. Как довериться неопытным юнцам?
Порешив положиться на судьбу, Турпен поднялся. Рядом с телом Фастрады сейчас только король, да и тот наверняка погружен в дремоту, как все дни до того. Если Карла невозможно заставить отойти от покойницы, значит, сила ее чар в чем-то, что находится рядом с ней. Или на ней. Турпен осенил себя крестным знамением и сжал зубы: он причащал умирающих и среди худшей вони.

У двери покоев сидел молодой служка, прижимая к груди Библию. Драгоценный том был в серебряном окладе и все норовил выскользнуть из рук юноши. Завидев епископа, служка вскочил, оказавшись при этом выше того на голову, и неловко поклонился.
- Как твое имя? – строго спросил Турпен.
- Нитгард, сударь. Я должен был читать над королевой этой ночью, но король не пожелал.
- Что же, Нитгард, я сам прочту молитву над королевой. А ты, - Турпен пытливо взглянул на юношу. Казалось, что ему ловчее было бы с мечом в руке, чем со стилом. Но может, от воина проку сегодня будет больше. Сам Турпен сопровождал короля в походах и не чурался битвы. – А ты скажи мне: веришь ли ты в козни дьявола?
Юноша перекрестился.
- Верю, что их можно одолеть, - тихо сказал он. – Моя деревня почти на границе с саксами, а у них там до сих пор каждый второй – язычник, сами знаете.
- Тогда стой здесь. Если услышишь, что кто-то идет, – дай мне знать. А лучше – не пускай никого!

Вонь в покоях усилилась. Карл спал, злой колдовской сон не отпускал его, но сейчас это было епископу на руку.
Он приблизился к возвышению, на котором лежала Фастрада. Ее освещало невиданное количество свечей, так, что все тени отступали. Турпен обошел ложе кругом, гадая, что могло хранить в себе чары? Его взгляд остановился на руках покойницы. Золотые кольца. Украшенные рубинами и сапфирами, узорами в виде львиных голов и крестов. И тут он вспомнил.
Ступив на престол, Фастрада не желала носить ничего, что напоминало бы об умеренности. Никаких серебряных украшений. Ткани – не лен и шерсть, только шелка и бархат. Только с одной вещью она не пожелала расстаться. Старое потертое кольцо, золотое, но такое тонкое и тусклое, что почти не блестело. Однако Фастрада говорила, что это фамильная драгоценность, и она скорее умрет, чем расстанется с нею. На одном из пиров она даже в шутку попыталась проглотить кольцо и почти поднесла его ко рту, но тут ее остановил король. Что, если она выполнила свою угрозу? С нее сталось бы, зная, что умирает, проглотить кольцо по-настоящему.
Турпен вздрогнул. Мысль о том, что придется разжимать покойнице челюсти и лезть в горло, ужасала его. Он еще раз посмотрел на ее руки и с облегчением вздохнул.
Кольцо, как обычно, было трудно разглядеть за другим, почти закрывшим его. Турпен разжал безвольные пальцы и потянул на себя оба украшения. Он перевел дыхание, почувствовав, как они соскользнули в его ладонь. Сзади пошевелился король, и Турпен заторопился. Кольцо с проклятием он крепко сжал в руке, а широкое золотое снова надел на палец Фастрады.
Он обернулся к Карлу и замер. С ложа покойницы раздался отчетливый зевок.
- Турпен, - тихо позвала Фастрада. - «Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так, что он умрет, то кровь не вменится ему». Отдай мое кольцо.
Мир был невелик, бежать было некуда. Епископ снова повернулся. За ним, беспомощный, спал государь и друг, которому он поклялся в верности, а впереди, в сиянии свечей, приподнявшись на ложе, манила его к себе Фастрада. Турпен почувствовал себя деревянной куклой на нитках: разум его протестовал, а предатель-тело послушно шло, протягивая ладонь с кольцом проклятой ведьме. Остался последний шаг, и епископ воззвал к Господу изо всех сил. Страх за свою жизнь одолевал его, это правда, но на кону сейчас стояло гораздо большее! «Пусть я, Господи, пусть,- успел подумать Турпен, - но не допусти, чтобы кольцо вернулось к ней!».
Он открыл глаза, осознав, что долго уже беседует с Создателем, а тот не торопится его призвать. Фастрада снова лежала без движения, но не чинно, как раньше, а раскинув руки и уронив голову под странным углом. Над ней стоял Нитгард, крепко сжимая Библию.
- Как вы, сударь? – почтительно спросил он.
- Как ты здесь оказался?
- Шум был, - Нитгард пожал плечами. – Я заглянул, вам шепнуть, а тут такое! Я и кинулся…
- И не испугался? – хрипло спросил епископ.
- Не успел, - улыбка у юноши была совсем еще детской. – Библия, вот…
Он поднял книгу повыше, и Турпен понял, что случилось с головой Фастрады. Живые могут не выдержать удара столь тяжелым предметом, которому серебряный оклад мягкости не добавлял, что уж говорить о мертвецах!
- Будем считать это воздаянием Божьим, - быстро сказал епископ, услышав, как просыпается Карл. – Ну-ка, отрок, помоги мне!

Турпен вышел из дворца и остановился, раздумывая. Чары спали с Карла: как только тот открыл глаза, то первым делом поморщился от запаха в покоях, а на осторожный вопрос о похоронах королевы сердито ответил, что давно стоило это сделать. Новой заботой стало для Турпена желание короля везде его сопровождать. Сейчас он ушел, только дав обещание вернуться как можно скорее. Епископ повертел в руке кольцо. Несомненно, сила его не умалилась от смерти владельца, следовательно, безразлично, кому оно будет служить. И теперь, пожелай он того, сам король будет слушаться его беспрекословно. Безупречный вывод его не обрадовал, и Турпен зашагал быстрее.
Это лесное озеро он заметил давно. Всегда на его берегах было спокойно и тихо. Турпен верил, что оно исполнено благодати, ибо где еще должна обретать покой душа? Он какое-то время смотрел на спокойную воду в лунном свете. Потом размахнулся и бросил кольцо. Тихий всплеск, и оно исчезло. Пусть себе приманивает рыб. А с него довольно и дружбы государя, дружбы, рожденной временем и уважением, а не вызванной колдовством.


Историческая справка:
Какое-то время спустя Карл Великий выстроил зимний дворец на берегу озера в городе Ахен, а потом сделал его своей постоянной резиденцией. В 807 году Ахен был объявлен столицей государства франков. Карл был похоронен там, а потом объявлен святым покровителем города.

@темы: моё, ФБ2014

---

Сатурново кольцо

Средние Века деанонились, тащу своё оттуда. Самое необычное, что я писала, пожалуй, и я очень довольна тем, как получилось. Правда, для тысячи слов пришлось перечитать два тома Норвича.

Название: Сатурново кольцо
Автор: кузина-белошвейка
Исторический период: V-XV вв.
Размер: драббл, 951 слово.
Пейринг/Персонажи: Венецианская республика, Византия.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: о взаимоотношениях двух держав на протяжении столетий
Примечания: автор следует версии, согласно которой первые венецианцы были подданными Византийской империи


Она просыпается на пустынном берегу. Мелкая вода лагуны, болотистые островки – вот место, где она либо окрепнет и вырастет, либо падет, затоптанная чужими племенами. Но это хорошее место, думает она. Кому еще нужна нетвердая земля, зыбкая опора? Другие сдадутся, она устоит.

Она цепляется за эту землю сваями домов, разбрасывает каналы и вехи, врастает намертво. Позади, на материке, шумно делят хорошие земли; плодородные, удачно расположенные, они становятся бесплодными и выжженными после бесконечных войн. Припав к земле, укрывшись за тростниками, она плетет свою сеть. Прислушивается к именам: Аттила, Теодорих, Одоакр. Жители разоренных земель приходят к ней, в объятия лагуны, и она принимает их. Яснейшая госпожа собирает свой народ.

Через море она чувствует неотступный взгляд. Господин-за-морем, царственный Город в пурпуре и золоте, к коленям которого припадают народы. Он помнит своих должников и не отпускает никого. Он дал ей жизнь и поддержку, теперь – ее черед платить. Яснейшая госпожа еще слаба и покорно склоняется перед ним. В недосягаемой вышине над ней сияет золотой крест с купола Святой Софии.

Ради него она расчищает побережье от сора. Борется с морскими разбойниками, приводит под его руку города. И получает – одобрительный кивок, словно иначе поступить она и не могла. Как ребенок к старшему, она тянется за признанием, но Господин-за-морем утомлен годами и славой, что ему одна из многих.

Государства твердой земли не доверяют ей за связь с Господином-за-морем, она чужая для них. Из-за моря же с неодобрением смотрят на ее попытки решать дела материка. Что же, Яснейшая госпожа будет верна только самой себе и никому больше. Слова о чести не прокормят тебя в голодный год, гордость не привлечет попутный ветер. Там, где другие гордо погибнут или с честью отступят, она откупится, договорится и – запомнит.

Годы идут. Ее руки полны соли и железа, дерева и шелка. Реки Европы и Азии несут ее корабли. Позже, много позже, она будет дремлющей красавицей, заглядевшейся на свое отражение, пока же взгляд ее остер, и его не туманят сожаления. У нее нет друзей, но их отсутствие тревожит ее еще меньше, чем наличие врагов. Ей ли, примиряющей пап и императоров и враждующей с ними, ей ли, первой протянувшей руку для союза воинам полумесяца и собравшей все возможные прибыли, ей ли – прислушиваться к перешептываниям за спиной.

Она строго спрашивает со своих детей, следит, чтобы никто из них не возомнил о себе слишком много. Безжалостно смещает даже тех, кто мог бы принести ей еще больше славы и богатства, если подозревает, что не сможет с ними справиться. Господин-за-морем распустил своих питомцев, его улицы все чаще заливает кровью. Его площади огромны, башни высоки, церкви сияют золотом. Он весь пропитан благовониями, по пояс завален свитками теологических рассуждений и поэм. Он капризен в своих притязаниях, и это не может не раздражать. Он требует, и просит, и повелевает, и начинает напоминать дряхлеющего родственника, потерявшегося в собственных снах о величии.

Яснейшая госпожа никогда не спит. Из разверстой пасти ее Арсенала сходят все новые и новые корабли, счетные книги полнятся ровными строчками: доходы, убытки, должники. Коммерция, дипломатия, шантаж – она умело дергает за все нити.

Бывший покровитель становится все беспокойнее. Его решения, чем дальше, тем меньше выгодны ей. Их размолвки и примирения происходят все чаще, первые глубоко задевают, а вторые не приносят покоя. Город на том берегу перестает давить своей мощью и начинает казаться досадной помехой. Яснейшая госпожа не склонна к сентиментальности.

И ее время приходит. Лихорадка Крестовых походов не затрагивает Яснейшую госпожу. Она по-прежнему следит за своей выгодой, ей не кружат голову имена Иерусалима и Акры. Она торгует с неверными и праведными христианами, отмахиваясь от обвинений. Войны проходят, вчерашние враги станут союзниками, друзья предадут, - есть ли в этом мире что-то надежнее платежных поручений?

Первый поход, второй, третий. В четвертый она наносит удар, который подкосит Господина-за-морем навеки.

Один из ее сыновей – страшный слепец, старик, ум которого ясен и холоден. Он кивает государям и рыцарям Европы, предлагает им монеты и корабли, и те не в силах отказаться, задуматься хотя бы на мгновение. Потом становится слишком поздно: все они связаны обещаниями и начинают свой пляс под дудку слепца. Вода лагуны в его жилах, в его глазах, и цвет рыцарства повинуется ему. Яснейшая госпожа стоит за спиной сына и смотрит на Город на том берегу.

Через два года Господин-за-морем повержен. Его улицы пусты, его алтари расколоты, его одежды делят посреди главной площади. Яснейшая госпожа и здесь не остается внакладе: три четверти Города получает она, и без счета сокровищ. Рачительная хозяйка, она собирает все, что имеет хоть какую-то цену; ее корабли проседают под весом статуй и икон, барельефов и золота. Пожалуй, теперь она довольна.

Песочные часы переворачиваются, и они, наконец, меняются местами. Она, госпожа в силе и славе, в ожерелье из золотых дукатов, смотрит через море на ослабленного калеку, пытающегося подняться с земли и прикрыться лохмотьями. Попрошайкой зовут его теперь и насмехаются над его детьми, заложившими драгоценности короны ростовщикам. Тень полумесяца ложится на его земли и все ближе подползает к ослабленному Городу. Все новые крепости встают вокруг, дети Османа окружают Господина-за-морем и ждут. Близок тот миг, когда он упадет к ним в руки, как созревшее яблоко.

В свой последний час он встает над морем грозной тенью, собой прежним. Но на призыв, на который раньше пришли бы десятки, сотни тысяч, теперь откликаются лишь несколько голосов. Яснейшая госпожа медлит с отправкой флота. Горстка ее детей остается на стенах Города, это их решение, не ее. Неразумно ссориться с неверными: они стали силой, с которой надо считаться. Стоит ли колебаться, если можно пожертвовать кем-то другим? Она смутно прозревает грядущую угрозу от новых соседей, но угроза в будущем и выгода в настоящем – вещи, которые редко удается сравнить.

Она сделала правильный выбор, думает яснейшая госпожа. Ее поддержка мало что изменила бы, лишь продлила агонию Господина-за-морем. Ятаган нанес удар милосердия, уложив, наконец, мертвеца в давно заготовленную могилу. Однако рано утром она смотрит через море, туда, где на месте золотого креста сияет полумесяц. Почему-то ей холодно и пусто.

@темы: моё, ФБ2014

---

WTF2015

Время собирать баннеры.

Толкиновский уголок

История. И СИНСЭН, ОНИ ПРИШЛИ!!!

странные команды. Но я хочу посмотреть, что Кимоно будут делать на рейтинг (хочу ли?), и люблю Себастьяна Роше.

Ну и книжные команды, хотя разброс здесь большойXDDD

И одинокий стимпанк.

@темы: WTF2015

---

И вот говоришь себе: всё нормально, это ноябрь. Идёшь вечером, свет - как будто воздух таким тёмным кубом целиком взяли и опустили на всех. Аквариум, стылый жидкий воздух. Дно моря, когда даже самые глубоководные рыбы - и те где-то поверху. Дно года, глубокий вдох перед тем, как вытянуть руки и оттолкнуться.
- Знаешь, - сказала Аня вчера, когда мы задумчиво проводили взглядом девушку в ярко-красных, серебряными блёстками выложенных, уггах, - а я её понимаю. Уже.
- Да, - согласилась я и помешала своё мороженое - сирень и фуксия, при изготовлении использовался только натуральный сок, выжатый из фей Винкс. - скорей бы снег.

---

сим нарекаю ноябрь Месяцем Мёртвых Копов

Потому что обзоры аж на две книги, и в каждой - они.

9tail Fox, Jon Courtenay Grimwood



Бобби Чжа живёт в Сан-Франциско, он - плохой отец, плохой муж и плохой полицейский. Дочь-подросток с ним почти не разговаривает, у жены, кажется, есть любовник, и Бобби её в этом не винит, в участке о нем говорят, что он был легендой, подразумевая - сейчас толку от него чуть меньше, чем никакого. Через пару десятков страниц Бобби убивают. Здесь начинается настоящая история Бобби Чжа - ожившего в другом теле, расследующего своё убийство и пытающегося, наконец, помочь дочери.

Мир от этой истории не замирает восхищённо, послаблений для мёртвого копа не предусмотрено. И второй шанс, как выясняется, вовсе не означает, что ты будешь вести себя безупречно и не облажаешься в очередной раз. Бобби движется по китайскому кварталу, вспоминая свою жизнь: теперь, когда есть возможность отстраниться, то, что не хотел помнить или не понимал, появляется и складывается в истории. Нищие Сан-Франциско, русская мафия, ограбление профессора с очень булгаковской фамилией, новый напарник, дедушка Чжа и всё, что он не рассказывал. Когда то, что ты есть, есть результат невероятных (или совершенно обыденных - как посмотреть) событий. Девятихвостая лиса не добра и не зла, она всего лишь даёт возможность понять и изменить, как ты этим распорядишься - решать тебе.



Nekropolis, Tim Waggoner



Полицейский Мэтт Рихтер и его напарник, расследуя дело о серийном убийце, попали из родного Кливленда, штат Огайо, в другое измерение. Настоящего полицейского это не остановит: они продолжили поиски в Некрополисе - городе, населенном нечистью. Убийца был найден, напарник Мэтта погиб, сам же Мэтт стал зомби. Теперь он своего рода местная достопримечательность - зомби, который не подчиняется никакому хозяину, но и не ходит по улицам в поисках свежих мозгов.

Давным-давно Дис (он же Диспатер, он же Гадес) решил, что человечество и Тёмный Народ плохо уживаются вместе. Он собрал всех: демонов, вампиров, оборотней, призраков, ведьм, магов, и многих других. Они построили Некрополис - город-пентаграмму в серых тонах под бледным искусственным солнцем. Здесь можно обменять свои воспоминания на нужную информацию. Можно поучаствовать в конфликте между сторонниками технологий и магии. Можно стать врагом одного из пяти Тёмных Лордов - а можно и не одного.
Мэтт занимается в Некрополисе тем же, что и на земле в общем-то: помогает решать чужие проблемы. Пока однажды ему не объявляют, что сохраняющие заклятья на него больше не действуют, просуществует он от силы дня три-четыре. И тут же появилась damsel in distress: дочь одного из Тёмных Лордов, нуждающаяся в помощи.

Всё действие укладывается в пару дней. Это бесконечное путешествие по городу, складывание головоломок и наживание новых врагов. Ноябрьский нуар - когда герой мёртв с самого начала. Бодрая комедия ужасов категории Б, карнавал наоборот. Правда, мне, как существу живому, после этого хочется хоть какой-нибудь сахарной глазури от декабря.

@темы: books

---

Queen Seun Deok, серия 1

Несколько лет думала: как же я это буду смотреть, 60 серий? А тут что-то подумала: ну шестьдесят, ну и что? Где-то после тридцатой мне обещали замечательный пейринг, девушке есть, чего ждать.

В начале написали, что первые две серии - исключительно, чтобы было понятно из-за чего всё началось (то есть к половине героев даже привязываться смысла нет).

Благородный король Силлы умирает и наставляет внука-наследника:
- Ты должен быть хорошим правителем, ты должен сплотить вокруг себя людей.
Внук:
- Деда, НО КАК?! Мне двенадцать лет, а там сейчас военный переворот!
Дед:
- Возьми это!
Внук:
- Это что?
Дед:
- Кинжал. Я с ним в юности на тигра ходил, а тебе еще целую страну спасать - пригодится. *умирает. Внук в ужасе смотрит на коротенький кинжальчик, забивается за трон и начинает рыдать*

Внук:

Злодейка Мисиль приходит отравить проведать короля и тоже пускает слезу, потому что к нему-то она относилась хорошо, а вот больше жалеть никого не будет:

Тем временем высоко в горах один из трех столпов государства (он же - Чувак, Который Всё Пропустил) ловит озарение, что два других столпа замыслили недоброе:

Злодейка Мисиль объясняет старшему принцу, что папенька помре, а вам ничего не оставил, но, ежели мы договоримся, то завещание в пользу внука я попридержу:

Тем временем, Чувак, Который Всё Пропустил, скачет и скачет по бескрайней Силле в столицу.

В столице праздник-праздник. Дружная семья - новый король, внук и Мисиль:

Чувак, Который Всё Пропустил, приезжает и понимает, что ВСЁ.

Четыре года спустя. Новый король объясняет Мисиль, что та, хоть и на престол его возвела и сына родила, королевой всё равно не будет:

Мисиль объясняет сыну, что так как пользы от него никакой, он ей больше не сын:

Чувак, Который Всё Пропустил, всё ещё не знает, что ему делать дальше, кроме как изредка видеться в астрале с покойным королём:

Дальше много картинок о том, как хвараны готовятся отдать жизнь за Родину - уж очень красиво. Это должно демонстрировать, что им ни жизни, ни красоты не жаль, если что:

На очередном празднике Мисиль заявляет, что, как сонхва хваранов, не потерпит такого произвола: новый король утаил завещание и обидел настоящего наследника, а она - за справедливость:

Снова лицо внука:

Конец первой серии.

@темы: queen seon deok, дорамы

---

Young Detective Dee: Rise of the Sea Dragon

Китайцы тоже посмотрели Шерлока и сделали свои выводы. И еще у них неприлично много денег ушло на фильм: полчаса спецэффектов можно было бы вырезать спокойно. Но я люблю судью Ди (раздражает только, что переводят его везде "детективом", или "инспектором"), а тут еще и задел на следующий фильм. В этом есть Рыжий Китаец, человек-амфибия, лирическая куртизанка, Ватсон бывший военный врач и пара масштабных заговоров. И моя любимая женщина, императрица-дракон.
Ди уже (или еще - если в хронологическом порядке) не Энди Лау играет, но у Марка Чао правильный судья: он очень по-хорошему относится к людям и философски - к выкрутасам собственной судьбы. Та спокойная сила, которую в нем чувствуют и будущий архивраг, и императрица Ву. Если по-настоящему сильных людей эта сила не раздражает, то тех, у кого внутренний раздрай, подтачивает едва ли не помимо их воли.

А теперь слайды. Ди только что поступил ПРАВИЛЬНО:




Императрица строит Рыжего (по совместительству он еще и министр):



Несчастная куртизанка:



Императрица в три четверти:



Ди, военврач и Рыжий только что всех победили:

@темы: movies

---

Sapfirblau

Вчера как раз посмотрели с Аней. В книге девочка на приеме в восемнадцатом веке спела Memory из Кошек, тут изменили, но вышло весело и в тему.

---

мне нравится такой расклад

"Будем ждать продолжения. тем более, что мы уже знаем, что на китайцах корейская сюжетная схема не работает, и зачин "Герой запал на Хулиганку" вовсе не сулит кошмарных ужасов в финале, а Лирическая героиня, которой Герой изначально не интересен, в данном сюжете явно найдет счастье с Кавайным Элементом."

---

Истории Западного Ветра

Вещь, за которую меня похвалили на инсайде. Оригинально похвалили, прямо до сих пор приятно))

Название: Истории Западного Ветра
Автор: кузина-белошвейка
Размер: мини, 1951 слово
Канон: история
Персонаж: ОМП
Категория: джен
Жанр: сказка
Рейтинг: G
Краткое содержание: Я несусь сквозь время и пространство, ведь каждый, кто выходил когда-нибудь в море, каждый, кто чувствовал мое дыхание, когда думал о далеких берегах, – каждый из них навеки принадлежит мне! Пойдешь ли ты со мной?
Примечание: посвящается любимым скандинавским писателям.



Мальчик заболел, жар у него не спадал вот уже третий день. Младшие дети притихли и не пытались больше развлечь больного, принося ему свои игрушки, старый доктор все сильнее хмурился, одна мать не теряла надежды. От изголовья сына ее отвлекала только одна забота – бросить взгляд в окно, откуда виден был порт. Туда приходили гордые корабли со всех концов света. Бывало, паруса хлопали, точно лебединые крылья, разноцветные флаги стелились по ветру, то-то веселье! Иное было теперь, на море стоял шторм. Корабли не покидали надежной гавани, сгрудившись там, как несчастная стая птиц, чьи товарищи затерялись в дороге. Они перекликиваются, но голоса уносит ветер и глушит туман. Кто знает, увидятся ли они когда-нибудь снова?
На одном из пропавших кораблей был капитаном отец мальчика. Вот почему несчастная мать словно отвлекалась от одной печали к другой.
На четвертый день жар поутих, и старый доктор одобрительно кивнул, но сказал, что мальчику еще долго придется не вставать с постели. Не будь он так слаб, мальчик бы пожалел, что не может пробежаться с друзьями по городской площади – полюбоваться на экипажи или дойти до порта и послушать рассказы старых моряков, что сидят в ряд и плетут канаты, попыхивая коротенькими трубками. Историй они знали множество, а уж как он был охоч до историй! Но ему было трудно даже поднять руку, где тут бегать по холодной погоде! В детской потушили большую лампу, оставили только свечу в стеклянном колпаке. В эту ночь измученная мать, наконец, крепко заснула: облегчение и радость за сына на несколько часов пересилили тревогу за мужа.
Мальчик проснулся от стука в окно. Сам не зная как, он вскочил с кровати и спросил:
- Кто там?
- Впусти меня, - послышался завывающий голос. – Я – Южный Ветер! Только позволь, и я покажу тебе все чудеса, какие есть в моих владениях! Египет, где высятся пирамиды, а на реке качаются лотосы. Они огромные – один лист выдержит тебя и не шелохнется. Злобные крокодилы плавают в этой реке, да куда им до нас дотянуться! Мы пронесемся между стен заброшенных городов. Нарисованные там цари на нас и не покосятся, но я-то знаю, как им хочется сойти со стены и унестись вместе со мной! Пусть их стражники грозят нам вслед копьями, мы уже будем далеко, высоко! Там, где лишь небо и палящее солнце!
Но мальчик помнил, как несладко ему было болеть и как он страдал от жара, и не отозвался. Южный Ветер фыркнул и улетел – в стекло словно кто-то бросил горсть песка.
Чуть погодя в окно снова постучали. Мальчик уже не удивился.
- Кто теперь? – спросил он, раздвигая занавески.
- Я – Восточный Ветер, - зашелестело за окном, - впусти меня, и я заберу тебя в диковинные края. Все мосты там, как один, горбаты, а лягушки поют не хуже соловьев. Люди, приветствуя друг друга, кивают, да так и не могут остановиться – ведь первым прекращать кивать невежливо. Драконы в моих землях усаты и мудры, а на пагодах звенят тысячи хрустальных и фарфоровых колокольчиков. По пути туда мы пролетим через пустыню, холодную и молчаливую. Там уж я повеселюсь, дразня караваны и сбивая их с пути запахами цветов их земель! Но нрав мой смягчится, когда мы достигнем цели – нежнейших и тончайших облаков, что окружают гору на краю света. Пойдем же со мной!
Но мальчик насмотрелся уже на людей под зонтиками на горбатых мостиках. Их видимо-невидимо было на тарелках в его доме, и все они были синего цвета. «До чего же скучной должна быть сплошь синяя страна!» – подумал он и покачал головой. Восточный Ветер вздохнул, и за окном все стихло.
Еще немного времени спустя стекла задрожали, и оконные створки распахнулись. Мальчик помнил, что ему нельзя простужаться, но комнату заполнил такой чистый и свежий поток воздуха, что нельзя было не вдохнуть его полной грудью.
- Эй, - зарокотал третий голос, - я – Западный Ветер! Я проношусь над всеми морями. Сверху я смотрю, как ткется волнами бесконечный узор. Черный, зеленый, синий, в серебряной и жемчужной пене – он вечен и изменчив. Я надуваю паруса кораблей, держу крылья уставших птиц. Я несусь сквозь время и пространство, ведь каждый, кто выходил когда-нибудь в море, каждый, кто чувствовал мое дыхание, когда думал о далеких берегах, – каждый из них навеки принадлежит мне! Пойдешь ли ты со мной?
- Да! – воскликнул мальчик.
- Полезай же ко мне на плечи, да держись крепче! – засмеялся Ветер.
Они покружились над черепичными крышами города, и Ветер заворчал было, что снова зацепился хвостом о шпиль ратуши, но быстро повеселел.
- Куда ты хочешь полететь? В прошлое, в настоящее, в будущее? – спросил он.
- В прошлое!
- Закрой глаза и открой, когда я тебе скажу.
Мальчику показалось, что они пролетают сквозь крылья гигантской ветряной мельницы.
- Открывай глаза! – крикнул Ветер. – Смотри вниз, да слушай меня внимательно!
Многие бороздили мои моря, многие паруса я надувал. Не только ты, но и твой школьный учитель никогда не слышали о таких народах. Все они давно уже забыты. Кто ушел на дно морское вместе со своими островами, кто погиб в сражениях, и пришедшие на их место, не сомневаясь, зовут его своим домом. Волны набегают на берег и откатываются, люди приходят и уходят. Все они звали или проклинали меня, все мечтали заставить меня служить им, но не тут-то было! Я сам выбираю, к кому прилететь и кому помочь. Где бы они все были, если бы не я!
Западный Ветер был довольно хвастлив, но это простительно, если тебе – несколько тысяч лет.
- Смотри лучше! – гудел он. – Вот каменистый остров. Ни одно дерево не может выпрямиться на нем. Это я изрезал его берега, я и мои братья намели на него столько снега, что те, кто первыми приплыл сюда, назвали его Страной Льдов, Исландией. Однако и смелыми же они были! Никогда эта земля не знала королей, все законы они принимали сообща.
А вот, смотри, три корабля отплывают от острова. До чего же крошечными они кажутся сверху! Это изгнанник, Эрик Рыжий, и его люди: на три года запрещено им появляться в Стране Льдов. Предводитель был горд, он пришелся мне по нраву, и я направил его корабли к нужному берегу.
Смотри лучше! Вот еще один остров, посреди между Старым и Новым светом. Вот на него спускаются люди с трех кораблей. Эрик Рыжий – впереди, он говорит, что назовет эту землю Гренландией, Зеленой Страной, чтобы привлечь больше людей. Ну и порезвился же я здесь! Эти люди не знали страха. Как-то один из них в плавании увидел незнакомые берега и не пристал к ним, и когда об этом узнали по возвращении, все над ним смеялись. Тут же новые смельчаки отправились в эту сторону – на Запад, и я подгонял их изо всех сил. Так и доплыли они до самой Америки. Это теперь все ее так зовут, а тогда ей дали много имен: Маркланд, Страна Лесов, Винланд, Страна Винограда. У себя-то они такого изобилия не встречали! Мало кто помнит сейчас, как люди севера впервые ступили на эту землю, но я-то видел все своими глазами, я был там!
На этих берегах они поставили свои длинные дома, здесь пережидали зиму их корабли. Я, бывало, вовсю играл с ними в море, и не всякий корабль возвращался домой, но управляли ими упорные люди! В холод, в бурю плыли они вперед, вглядываясь в горизонт до боли в глазах: не встанут ли впереди новые земли. Но довольно об Америке, ведь и о ней забыли, и о тех, кто приплыл сюда, ведь их было слишком мало. Я помогал и тем парням, что приплыли сюда много позже. Колумб, так его звали!
- Нам рассказывали о нем в школе! – крикнул мальчик в ухо Ветру. – Не хочу о нем, расскажи еще о людях севера! Они вернулись в Гренландию?
- В Гренландии вскоре дела стали идти хуже. Негостеприимной оказалась эта земля. Я спущусь пониже, а ты приглядись. Видишь дома из шкур, оленьи упряжки, маленьких смуглых людей вокруг? Это – исконные обитатели Гренландии. Пусть тебя не обманывает, что они невелики ростом, – это коварные и искусные охотники. Они сразу же невзлюбили пришельцев и сражались с ними упорно и долго. Пару сотен лет спустя я заглянул сюда снова, и нашел одного-единственного северянина. Остальные уплыли обратно, на материк, а этот был слишком упрям и остался в своем доме. Уж я постарался, чтобы он не скучал! Я завывал под крышей, хлопал дверьми, но он даже не пошевелился. Сил подняться у него уже не было, да он и не хотел. Ему все казалось, что дом окружают невысокие люди с луками наготове, что на него идет охота. На самом деле о нем никто и не вспомнил. А еще через сто лет никаких следов от северян на этом острове не осталось, одни развалины. Всему свое время, так-то!
Довольно, давай вернемся назад, к старушке Европе! Здешние моря теперь кажутся тебе маленькими после просторов океана?
Однако же и здесь много чего происходило! Отсюда уплывали все отважные: кто на поиски новых земель, кто – за богатством и славой. Никто и знать не знал о детях Севера, пока не зазвонили колокола на английском побережье и не вспыхнули огни над мирными деревнями. Жестокое было время, что скрывать! Скоро они уже были повсюду. Грабили города на юге, где цветут апельсиновые деревья, охраняли императора в далеком Константинополе. Пришли в земли франков и поселились там. Их теперь называют нормандцами, но меня-то не обмануть, я помню!
Их короли воевали друг с другом и становились святыми, их святые носили меч на поясе и спорили с королями. Я знаю много историй, даже те, что вы, люди, забыли накрепко! Хочешь послушать о вале, который воздвиг король Дании: огородить целый полуостров от вражеских набегов? Хочешь, о городе, где жить могли только викинги, и как их помощи искали конунги Севера? Хочешь, о крае света, куда доплыли несколько смельчаков, и о том, что они там увидели? Эге, да ты уже спишь!
Мальчик виновато потер глаза, но Ветер только рассмеялся.
- И правда, на сегодня историй довольно! Пора доставить тебя домой. Держись, мы полетим еще быстрее!
Они промчались сквозь звездные вихри, и вдруг Ветер остановился, так что мальчика на его плечах встряхнуло. Впереди крутились в небе разноцветные всполохи, красивее, чем фейерверки на праздник. Под ними бушевал ураган, он звенел и ревел, вспенивая волны.
- Троих братьев ты уже видел, - сказал Западный Ветер, - вот он, четвертый. Северный Ветер! Притащил на своем хвосте северное сияние, ишь, как переливается!
- Что он делает?
- Нашел себе какой-то корабль и треплет его вовсю. Не успокоится, пока не потопит.
- Помоги им! – взмолился мальчик.
Западный Ветер тихонько погудел, раздумывая, и сказал:
- Не люблю я связываться со старшим братцем! Но да больно далеко он забрался и разошелся на ровном месте. Запомни: ни за что не разжимай рук. Я могу не успеть тебя поймать.
И они кинулись вперед.
Лицо мальчика обжигало ледяным дыханием Северного Ветра. Он не мог расслышать, о чем спорят братья, их голоса сейчас были для него лишь свистом и воем. Снежинки секли его по щекам, а руки мгновенно закоченели. Внизу боролся попавший в беду корабль, слышно было, как кричат матросы и хлопают паруса. Красный флаг с белым крестом совсем истрепался, но КАПИТАН стоял твердо и громким голосом отдавал приказания. Ветра кружили и кружили, то нападая друг на друга, то отскакивая. Наконец, Северный Ветер налетел на брата и ударил в грудь со всей силы. Мальчик не удержался и полетел вниз. Он увидел, как приближается к нему море – черное, зеленое, синее, в жемчужной и серебряной пене, и закрыл глаза.
Когда он их открыл, в окно светило солнце, младшие братья с сестрами смеялись и что-то громко рассказывали за стеной, а на пороге детской стояла мать и улыбалась.
- Долго же ты спал, соня! – сказала она. – Посмотри, что за корабль пришел в порт!
Мальчик осторожно подошел к окну. Корабль с потрепанным красным флагом с белым крестом становился на якорь. Ветер дул так, что флаг развернулся во всей красе. Мальчик распахнул окно, не слушая протестующего возгласа матери, и глубоко вдохнул свежий воздух.
- Это Западный Ветер, мама, - сказал он радостно, - он вернулся!

@темы: моё, ФБ2014

---

Призраки старой женщины

Вещь, где одного из персонажей комментаторы обозвали "мудаком". не "мудак", а "высокоорганизованный социопат", хотя на самом деле нет Я склонна считать его человеком, которому не повезло встретить героиню.


Название: Призраки старой женщины
Автор: кузина-белошвейка
Размер: мини, 2305 слов
Канон: исландские саги
Персонаж: Фрейдис Эйриксдоттир
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Я хотела себе славы и богатства, хотела, чтобы говорили: вот, у Эйрика Рыжего не только сын отважен, но и дочь. Все мои призраки остались на том берегу, и в этом тоже моя удача, так ведь?

Зимний ветер завывал над Гренландией, но в усадьбе Дворы его не боялись. Еды и дерева у них хватило бы на две, а то и три таких зимы. Фрейдис-хозяйка, хоть почти и не вставала с кресла у очага, твердой рукой вела хозяйство, и ее давно уже взрослые сыновья не смели сказать слова против. Люди, впрочем, говорили, что никакой доброй судьбы у жителей Дворов не будет. Говорили они это тихо и когда были уверены, что слова их не дойдут до Фрейдис.
После смерти мужа Фрейдис стала засиживаться допоздна. Старшая невестка поворчала было, что впустую уходят лучины и тюлений жир, но получила такую отповедь, что неделю ходила тихая, на радость мужу и дворне. Присматривал за Фрейдис всегда кто-то из внучек: сидела вместе с ней (чтобы хоть кто-то не сидел впустую, девушки мотали шерсть или перебирали крупу), потом звала служанок, чтобы помочь бабке дойти до постели, и спала рядом.
Хотя сами люди во Дворах Фрейдис не любили, все верили, что пока она с ними, ее удача поможет и им. Кто еще из женщин доплыл до Винланда на своем корабле? Кто еще был так смел и не упускал своего? Говорили про нее и другое, но никто не решился бы повторить это, глядя ей в лицо. Язык у хозяйки Дворов был острым, а взгляд — яростным.
По вечерам, глядя в огонь, Фрейдис начинала разговаривать сама с собой. Внучки сначала пугались, но, услышав знакомые имена умершей родни, решили, что бабка вспоминает прошлое, и не прислушивались.
Этим вечером старуха была разговорчивей, чем обычно. Внучка же мечтала только о том, чтобы поскорее заснуть.
— Подбрось-ка еще полено в очаг, девочка. У меня старые кости, а эта зима затянулась, — проворчала старуха. Девушка лениво выполнила ее приказание и снова уселась на скамью возле очага. Ее глаза слипались, а ворчание бабки сливалось в ровный гул.
— «Зеленой страной» назвал эту землю мой отец, — продолжала Фрейдис, глядя перед собой и крепко сцепив узловатые пальцы. — Ха! Мало, однако, здесь зелени, как я погляжу. А ведь я прожила здесь много лет.
Ты кривишься, слушая рассуждения старухи. Много вас здесь таких, и почти в каждом — моя кровь, дети моих детей. И хозяйка здесь я, все ключи висят на этом вот поясе, так что слушать вам придется.
Мой отец, Эйрик, прозванный Рыжим, первым поселился в Гренландии. Трое сыновей было у него, и дочь. Я — Фрейдис, дочь рабыни. Но Эйрик признал меня, а боги дали мне гордый нрав и силу бороться с насмешками. Или бог. Я путаю их, да и мало толка было от них всех в моей жизни.
Мужа я выбрала себе сама. Позже говорили, что это я его на себе женила, и что мне приятней были его богатства, чем его вид, но кому не охота почесать языки о чужую удачу? И никто бы не сказал, что Торварду досталась плохая жена. Я берегла и умножала его добро, а что до того, что ум мой был острее чем у него, то мои советы ни разу не принесли ему беды. Так и сейчас: мои сыновья идут за советом ко мне. И не невестки мне указывают, а я — им.
Ты отворачиваешься, когда я начинаю есть. Мало приятного любоваться, как каша вытекает из почти беззубого рта. Ты представить не можешь, что и я была молода. Что когда-нибудь ты станешь такой, как я сейчас. Печально: дай ты себе труд прислушаться — могла бы избежать многих ошибок. Но, видно, как и мне, обо все камни тебе придется спотыкаться самой.
Трое братьев было у меня. Лейв, прозванный Удачливым, доплыл до Винланда и Маркланда. Торвальду и Торстейну удачи не хватило. Торвальду не давало покоя, что о Лейве столько говорят, он одолжил у того корабль и сам поплыл в Винланд. Стрела скрелингов нашла его там, и брат мой Торвальд лежит в земле Крестового Мыса, далеко отсюда. Торстейн женился на Гудрид-норвежке, и это было лучшим, что он мог сделать.
Все считали, что Лейв удачлив, все хвалили его и нашего отца, Эйрика, что ему так повезло с сыном. Но я иногда думаю, что у женщин тоже есть своя удача, просто заметна она меньше. Мы не говорим так много, как мужчины. Некоторым хватает ума придержать язык и не квохтать, как гусыня. Тогда тебя назовут мудрой. Гудрид была такой; хоть у меня и мало было к ней любви, я знала, что мы рассуждаем одинаково.
Торстейн был недотепой. Тоже поплыл в Винланд, но заблудился в море и прибился обратно к Гренландии. Заболел и умер. Теперь говорят, что перед смертью он сказал много достойного про судьбу Гудрид, но что-то я не помню, чтобы об этом ходили слухи, пока этого не захотела Гудрид. Она переехала жить к Лейву.
Тем же летом к нам приплыл из Исландии Торфинн Карлсефни. Он прожил всю зиму у моего отца, устраивал пиры и был со всеми учтив. Его люди готовы были идти за ним куда угодно. Когда на пиру сказали вису в честь Карлсефни, его назвали «Тюром ладьи». Я подумала, что и правда: он похож на Тюра, хоть и не стоит поминать старых богов, когда у нас есть церковь и всякие обряды. Впрочем, отец мой так и умер некрещеным, о чем весьма сокрушалась его жена. Мне интересно, есть ли место, где могут встретиться мертвые, которые верили в разных богов?
На зимнем празднике Лейв завел со мной разговор о том, что Карлсефни, кажется, приглянулась Гудрид. Брат радовался, ведь это честь, заполучить зятя из достойной семьи. И богатого, конечно. Он радовался и за Гудрид. Есть такие люди, которые могут ничего не делать, а все, тем не менее, желают им добра. Я признала, что такой брак принесет нам много хорошего.
После свадьбы Карлсефни решил отплыть в Винланд. Многие его подбивали, и Гудрид тоже не молчала. Торстейн не довез ее туда, и она надеялась, что уж Торфинн-то справится. Много потом говорили о том, как они там жили и как на них нападали скрелинги, я не слушала. Гудрид родила там сына, через год они вернулись. Потом они уплыли в Исландию.
Я стала думать о Винланде. Немногие еще побывали там, а побывавшие рассказывали, что это богатая земля, с хорошими пастбищами. Здесь мы, бывало, весной выносили скотину на пастбище на руках, так она слабела за зиму. В Винланде были реки с рыбой, много дерева, и у скрелингов можно было выменять меха или отнять их. Я заговорила об этом с мужем. Торвард не стал мне перечить, он никогда этого не делал, но людей у нас было не так много, чтобы смело отправляться в путь. Я хотела себе славы и богатства, хотела, чтобы говорили: вот, у Эйрика Рыжего не только сын отважен, но и дочь, но глупо было бы погибнуть, не рассчитав разумно силы.
Я ждала, как повернется моя судьба, и через несколько дней пришел корабль. Правили им два брата-исландца, Хельги и Финнбоги. Они никого здесь не знали, но уже слышали про богатства Винланда. Я переговорила с Финнбоги, он был старшим, мы обо всем условились и ударили по рукам. Однако я знала, что, чтобы женская удача длилась дольше, стоит быть осторожнее и предусмотрительнее, и на свой корабль я взяла на пять мужчин больше, чем мы договорились с братьями.
Когда берега Винланда встали перед нами, я была счастлива. Пусть не я была здесь первой, но мое имя будет упоминаться наравне с другими. Не Фрейдис — жена Торварда, но Фрейдис — дочь Эйрика, которая приплыла на своем корабле, а с ней еще тридцать и пять мужей. Другие женщины на кораблях тоже были, но они не стоят упоминания.
Мы высадились, и я сказала Финнбоги и Хельги, что нечего им делать в домах, построенных моим братом Лейвом, пусть зимуют, как знают. Финнбоги сказал, что не будет меряться со мной злонравием. Хельги не сказал ничего. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Потом, когда они уже достаточно далеко отошли, он обернулся и снова посмотрел на меня. По правде сказать, он был хорош собой.
Они построили дома дальше от моря, в хорошем месте. Я приказала своим людям заготовлять лес и не заглядываться на соседей. Хельги пришел, когда осень подходила к концу, и спросил, не стоит ли нам устроить игры и отметить праздники, чтобы повеселиться всем вместе. Он был учтив, сказал, что зима будет долгой и стоит забыть о раздорах. Я согласилась.
Среди наших людей все были крещеными, и как-то вечером несколько человек начали спорить: какой бог главный в Винланде? Старые боги ослабели и принимали жертвы и молитвы втайне, а новый бог был один, как он мог уследить за всем? Они сошлись на том, что в Винланде надо молиться усерднее, чтобы тебя услышали. К тому же, у скрелингов наверняка были свои боги, может, они следили за этой землей. Торвард громко рассмеялся и спросил, значит ли это, что в Винланде можно делать, что хочешь. И я почувствовала, что Хельги снова на меня смотрит.
Что же, той зимой между мной и Хельги случилось то, что случилось. Но длилось это недолго. Слушай ты меня внимательно, девочка, я бы сказала тебе, что из двух женихов надо выбирать того, кто тебе меньше по сердцу. А еще — того, кто будет послушен тебе, а не станет стоять на своем. Хельги, впрочем, не был ни тем, ни другим. Он был водой, протекающей сквозь пальцы, и я поздно поняла, как он опасен.
Многие говорили, что я хороша собой. Я же иногда думала, что готова быть в пять раз уродливей, лишь бы сердце мое не стало мягким, а ум остался таким же, как был. Лишь бы люди звали меня Фрейдис Эйриксдоттир. Красота покидает тебя, имя твое — вот что остается. Хельги же смеялся на такие слова и говорил, что ему нужна лишь Фрейдис, и он вовсе не хочет, чтобы с нами сейчас оказались все люди, отвечающие за славу моего имени.
Женщин было меньше, чем мужчин, и скоро между нашими поселениями начались свары. В конце концов, я снова запретила своим людям ходить к соседям. С Хельги мы встречались все реже, ему это не нравилось, он говорил, что тоскует по мне. А потом сразу же смеялся, так что было непонятно, правду ли он сказал.
Настала пора выгонять скотину на пастбища, и как-то раз, во время нашей встречи, Хельги сказал, что я могла бы оставить Торварда. Что он возьмет меня в Исландию, а живет он там в хорошем месте. Я засмеялась первая и спросила, что даст он мне, чего у меня нет, и кем я буду в Исландии, если здесь есть все, чего я хочу. Он заставит меня называться Фрейдис, женой Хельги, и вряд ли совершит что-нибудь такое же великое, как мой поход в Винланд. Хельги сказал, что это наш поход, и вряд ли я доплыла бы, если бы он с братом не согласился отправиться с нами. Он улыбался, и голос его был мягок, когда он спросил, не думаю ли я, что это будет их с Финнбоги поход, а не мой. Похоже, он ждал, что я посмеюсь тоже, но я ушла, не сказав больше ни слова.
Несколько дней я думала, а потом встала рано утром и пошла в поселение братьев. Мне нужно было поговорить с Финнбоги. Я разбудила его, все остальные еще спали. Мы сели рядом с домом, и я спросила, не поменяется ли он со мной кораблями, так как его корабль больше, а у меня больше людей, и я хотела бы уплыть домой. Финнбоги сказал, что это разумно, а потом помолчал и сказал, что для всех нас будет лучше, если я уплыву поскорее. Он не смотрел на меня, когда говорил это, и я поняла, что он знает о нас с Хельги. Брат ли ему рассказал, или кто-то еще выследил нас. И я снова почувствовала, как гнев ворочается во мне. Я не могла позволить, чтобы мое имя поливали грязью. Чтобы кто-то еще забрал себе славу похода в Винланд.
По дороге я расцарапала себе лицо и нарочно упала несколько раз. Вернувшись же, сказала Торварду, что братья отказались со мной говорить и избили, и что он либо отомстит за этот позор, либо вся Гренландия узнает, какой он трус, и что я разведусь с ним. Даже в самом трусливом и слабом человеке можно разбудить гнев, надо лишь знать, чем его кормить.
Никто в соседнем селении еще не проснулся толком, когда мы пришли. Только на этот раз со мной было тридцать пять мужчин, и все они взяли оружие. Из дома всех мужчин вывели по одному и убили. Произошло это быстро, и я не сразу узнала Хельги среди мертвых.
Потом говорили, что женщин я убила сама, их было всего пятеро. Но это было неразумно, они и так были напуганы, а у многих моих людей жен не было. Я заставила их дать страшную клятву над умершими. Поддерживать в человеке страх еще легче, чем гнев.
Дома я сказала, что исландцы собирались остаться еще на одну зиму, и мне поверили, ведь мое слово много значило. Лейв что-то заподозрил и стал холоднее со мной разговаривать, но я знала, что он не предаст родную кровь. Слухи все-таки пошли, позже, не все из моих людей смогли удержать язык за зубами, жаль, я так и не узнала, кто именно. Но в слухах говорилось только о том, что я решила убить исландцев, и как я подстрекала своего мужа, и как вошла к оставшимся в живых женщинам с секирой в руках. О Хельги не было ни слова.
Ты давно уже меня не слушаешь, девочка. Очаг почти погас, а ты только и ждешь, когда же можно будет отвести меня в постель. Знаешь, иногда я думаю о Винланде. Но мне лучше быть здесь, ведь призракам нет хода за текущую воду, и поэтому сюда они за мной не придут. Ни Хельги, ни его брат, ни их люди. Но я знаю, что они ждут. Если бы я подплывала к Винланду снова, то увидела, как они все стоят на берегу. Тоска в их глазах и гнев. Они будут стоять до Судного Дня или, если старые боги возьмут верх, до тех пор, пока огненная ярость Сурта не высушит море между нами. Все мои призраки остались на том берегу, и в этом тоже моя удача, так ведь?
— Так ведь? — еще раз повторила Фрейдис и обвела взглядом зал. Ветер завывал над крышей, все мирно спали, даже внучка свернулась на скамье, не дождавшись, когда же бабка позовет ее. Фрейдис посмотрела на затухающий огонь и сказала — громко, ведь никто не слушал:
— Однако, я хотела бы еще раз увидеть Хельги и спросить: правда ли он всегда смеялся надо мной?

@темы: моё, ФБ2014

---

Валькирия и воин

Викинги уже деанонились, так что выкладываю своё оттуда. Летняя ФБ еще яснее показала, где у меня пределы и научила смиряться с тем, что я чего-то не сделаю (если идеи еще есть, а организм говорит "иди спать" или даже "ИДИ СПАТЬ" - надо идти спать). Бартер - это не моё, стыдно, что столько затянула, постараюсь теперь только на подхвате, если все это к следующему лету вообще не прикроют.
Викинги. Часть команды перлась по сериалу, часть - по скандинавской мифологии, я упорно писала ориджи. Драббл на второй левел, по Старшей Эдде.

Название: Валькирия и воин
Автор: кузина-белошвейка
Размер: драббл, 869 слов
Канон: Старшая Эдда
Персонажи: ОЖП, ОМП
Категория: джен
Жанр: modern-AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Предназначения нет. Есть люди.
Примечание: В тексте использованы фрагменты из Старшей Эдды в переводе А. И. Корсуна.

За тайные скрещенья кого призвать к ответу —
Не слышно нежной флейты, когда петух орет...
Поверьте мне на слово — Любви на свете нету,
А то, что есть на свете — сам черт не разберет.

Ш. Хусаинов

Анна Соренсен молода для старшей медсестры. Ну как — молода. Мама вот расстраивается, что дочери уже тридцать два, а все не замужем. Тетки делятся на тех, кто поддерживает маму, и тетю Карин. Тетя Карин залихватски водит машину в свои шестьдесят, кокетничает с полицейскими, густо красит губы и утверждает, что скуке в жизни не место. Анна, выходит, как раз где-то посредине. Она не считает свою жизнь скучной. Она любит свою работу, любит порядок в больнице и дома, ей нравится, что дома окна выходят на море, а в больнице — в сад. Любит, когда больные выздоравливают быстро, и ухаживает за каждым.
Она никогда не видела вещих снов. Ни разу в жизни ни одна встречная старушка не ухватила Анну за руку и не начала рассказывать, какая великая судьба ей предстоит. Ни старых медальонов и фолиантов в наследство. Ничего такого. При слове «валькирия» она в первую очередь вспоминает Вагнера.

***

У сына конунга Хьёрварда не было имени, но Свава-валькирия полюбила его и назвала Хельги. Велика была их любовь, но им не суждено было быть вместе. Хельги погиб в поединке, и Свава последовала за ним. Говорят, что Хельги и Свава вновь родились.

***

Арне Линдхольм водит грузовики уже пятнадцать лет. Пошел сразу после школы, эта работа всегда была ему по душе. Ночные дороги, небо на рассвете, встречные машины подмигивают фарами. Он любит ехать и ни о чем не думать, пить горячий кофе на стоянках, обмениваясь с приятелями ничего не значащими замечаниями. Ему нравится привозить груз вовремя, читать детективы и болеть за сборную.
В музее в детстве ни один меч не показался ему знакомым. У него нет странных родимых пятен, единственный шрам он заполучил в двенадцать: прыгнул на спор с пожарной вышки и распорол кожу на спине. Выглядит не очень. Он никогда не тосковал о неведомом и не чувствовал себя не на своем месте. Встреться Арне одноглазый старик и начни вещать о месте в своей дружине, Арне похлопал бы его по руке и вызвал скорую.

***

Хельги, сын Сигмунда встретил Сигрун-валькирию и взял ее в жены. Сигрун была родившаяся вновь Свава. Был он убит братом Сигрун и мертвым явился жене, прося не плакать по нем. Сигрун не смогла удержать его и вскоре умерла от тоски. В древнее время верили, что люди рождаются вновь, но теперь это считают бабьими сказками. Говорят, что Хельги и Сигрун родились вновь.

***

Анна совершает утренний обход. Вчера была авария, докладывает дежурная сестра, такой ужас, вы представьте только, фру Соренсен! Водитель, конечно, пустоголовый идиот, дальнобойщики все такие, но он свернул, чтобы в автобус не врезаться. А там столько людей!
— Так он виноват? — спрашивает Анна. Она не любит дождливую погоду — тянет в сон, и больные хмурятся.
Что вы, что вы, это же все третий водитель! Вот тоже, ни ума, ни понимания, надеялся успеть, пока красный не загорится. И если бы не тот дальнобойщик, неизвестно, сколько бы из-за него пострадало. Мы на него вчера столько гипса извели, фру Соренсен, вы не поверите.
— Я поняла, поняла, — отвечает Анна. — Пойдемте, посмотрим на этого вашего… героя? И сестра Нюквист, я видела из окна нашего бродяжку, наверное, опять вернулся. Позаботьтесь, чтобы его покормили.

***

Говорят, что Хельги и Сигрун родились вновь. Он звался тогда Хельги Хаддингьяскати, а она — Кара, дочь Хальвдана, как об этом рассказывается в Песне о Каре. Она была валькирией.

***

У «героя» синяки под глазами и серое от боли лицо. Серьезных переломов у вас нет, господин Линдхольм, успокаивающе говорит Анна, но задержаться здесь придется. Она знает, что от ее голоса многие успокаиваются. Этот сердится и начинает говорить, немного невнятно из-за разбитой губы. Какой-то груз, какие-то «ребята», срочные дела. У мужчин, как обычно, никакого понятия о дисциплине. Как будто «в больницу» — это до сих пор ИГРА.
А он все говорит одно и то же, но хотя бы не сопротивляется, когда Анна берет его за руку померить пульс. Она считает всплески чужой крови, и никакие слова, древние и торжественные, ей не вспоминаются:

Так радуюсь я
встрече с тобою,
как рады взалкавшие
Одина соколы,
что убитых почуяли
теплое мясо
иль видят рассвет,
росою омытые.

Анна встает. Больной Линдхольм настороженно смотрит на нее.
— Я еще зайду, — говорит она, удивляя самое себя.

***

Арне откидывается на подушку и морщится. Попросить давать ему поменьше обезболивающих? Он же справится, она сказала, что он справится. Но справляться еще и с глюками он не намерен. Впрочем, какое-то время спустя он решает отнестись ко всему по-философски. Едва не оказался на том свете, вот ангелы и мерещатся. Радуйся, парень, что не черти хвостатые. Ее крылья не похожи на ангельские, думает он еще чуть позже. Он помнит ангелов на картинках. А от старшей сестры как-ее-там на стену падала тень лебединых крыльев. И, найдя в этом нечто определенное, Арне засыпает.

***

Старый бродяга блаженно жмурится и греет руки о миску с супом.
— Знаете, сестра Соренсен, — говорит он, — я думаю, в этот раз вы сможете его спасти.
— Конечно, — отвечает Анна, — у него же ничего серьезного. А о ком вы? — спохватывается она.
Бродяга усмехается и подмигивает единственным глазом.
— Вам виднее, — говорит он и принимается за суп.

@темы: моё, ФБ2014

---

Ваш спутник на Балу Монстров