"Искусство куклы" 2015

Очень субъективно, была я там недолго, и только о том, что понравилось.

Уровень растет год от года, как мне кажется. И все больше невероятно прекрасных кукол, которые просто начинают сливаться в памяти. Потому что - очень красивые, и начинаешь искать уже что-то другое, чтобы взгляд остановился, а не скользил.

Вот был безумный цирк:

Был кукольный дом с обитателями, в который хотелось залезть и не выходить:

Вот безусловно для меня красивые куклы:

Взгляд остановился:

Вполне самодостаточные зомби-медведи:

А вот это был страшный медведь, вспомнилась сразу сказка про медведя с липовой ногой, как он ходил вокруг дома, а она скрипела:

@темы: dolls

---

"Я ни умирла" (с)

В последнее время после рабочей недели я в себя прихожу где-то к вечеру воскресенья. Как в старом стэме у "Детей лейтенанта Шмидта" про Тимура и его команду: все заняты, Коля Колокольчиков - спит. Вот я как он, только наоборот. В ненаписанном посты про прекрасный испанский сериал о путешествиях во времени, про фантастику о путешествиях во времени, после которой я расхотела читать серьезный фикшн, еще - про одну ужасную фантастику (больше года про нее написать хочу, и все никак).
Книги у меня в жизни все еще главное, похоже. Во вторник этой Ужасной Недели ехала после занятий с учеником, читала в метро, и был тот момент озарения, когда все люди в книге становятся родными, и ты их так понимаешь, и это настолько про жизнь и про тебя, что и к настоящей жизни относиться получается проще. (Вот роль книги в жизни моей семьи - тоже хорошая тема: у папы есть история, как ему в молодости в библиотеке отказались выдавать на руки мемуары Бенвенуто Челлини - внешний вид не вызвал доверия)))
На работе вспоминаются пятая книга и пятый фильм о Гарри Поттер, соответственно. Еще у одного из коллег звонком стоит одна из основных тем оттуда, погружение полное, своя Амбридж у нас была с инспекцией, жаль, Дамблдора нет и не предвидится.
Чудесная Н. с танцев согласилась помочь со стихотворными кусочками в Элвенвуде, глядишь, вторую главу я переведу и выложу еще в этом году))

---

Бесконечная история

Определенно, если бы в команду Средних веков можно было официально пойти работать, я бы пошла)))

Начну с крупного. Миди, которое должно было быть про остров Скай и всю мою любовь к Шотландии, и в которое в итоге поместились Константинополь, Англия с викингами, остров Мэн - но только не Шотландия. Впрочем, рассказ все равно про любовь))


Название: Бесконечная история
Исторический период: 1140 - сер. 13 в.
Размер: миди, 5784 слова
Пейринг/Персонажи: Харальд Суровый, ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: приключения, мистика
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сколько историй может рассказать одна вещь, если ей больше тысячи лет?
Примечание 1: Пантократор - "Вседержитель" (греч.) - одно из наименований Христа в греческой традиции.
Примечание 2: Миклагард - скандинавское название Константинополя.
Примечание 3:"Ника!" - буквально "Побеждай!", возглас восставших во время бунта в Константинополе в 532 г. н.э.
Примечание 4: Меса - главная улица древнего Константинополя.

Знаете ли вы замок Данвеган на острове Скай? Слышали ли о чудесном знамени, что вот уже тысячу лет там хранится? Это знамя принесла в род МакЛаудов фея из народца, населяющего холмы. Теперь в Добрый Народ мало кто верит, однако знамя по-прежнему висит в одном из залов Данвегана, прикрытое толстым стеклом. Старый шелк истерся и потемнел, но на нем еще видны следы золотых нитей. Люди называют эту вышивку «крапинки фей».
Говорят, когда закрываются двери за последним посетителем, тени скользят по замку Данвеган. Вот человек в красном камзоле, вот дамы в клетчатых тартанах, а за ними, совсем неслышные, едва различимые, идут призраки давних-предавних времен. Им неинтересны дела потомков, они почти истаяли в лунном свете. Они помнят, как мал был мир, какие страшные и великие дела вершились под солнцем. О, знамя Данвегана многое могло бы рассказать. Когда ветер с моря прекращает стучать в окна, когда луна серебрит сады замка, прислушайтесь. Это истории забытых дней, и всякий рассказывает их по-своему.

Вот первая история. В ней слышны плеск воды и звуки плача.

Константинополь, город городов, велик и странен. Странны улицы, мощенные камнем, странны каменные же церкви, огромные, как пещеры. Сотни людей могут туда войти, и всем хватит места. Со стен смотрят святые с кроткими оленьими очами и звери с тоскливым людским взглядом. Пахнет рыбой, соленый ветер с Понта приносит свежесть моря. Или нечистот, как повезет. Благовония и специи предлагают на каждом шагу, торговцы клянутся, что эти притирания точь-в-точь такие же, как те, что собственными руками готовит императрица Зоя в своих покоях. Есть ли кожа белее, чем у императрицы? Нет? Ну так покупай, олух, не стой столбом, неужели тебе жаль нескольких монет, чтобы порадовать возлюбленную, а потом и себя?
Или иди к Святой Софии: послушать пение, поглазеть на патриарха, вознести молитву, наконец. В мерцании свечей, в дыме фимиама поднимаются к небесному престолу моления за здравие государей наших, самодержцев Зои и Михаила, потому и стоит ромейская империя нерушимо, много у нее заступников на небесах. Очи Пантократора смотрят с потолка Софии на каждого, никому не укрыться от его взгляда.
Хочешь – иди на ипподром. Повезет – увидишь в императорской ложе сияющий проблеск: то наши владыки пришли повеселиться. Они в золоте с головы до ног, в драгоценных каменьях и жемчуге. Поглазей на статуи на ипподроме, на дьявольскую прелесть, пришедшую к нам от безбожных эллинов. Только береги кошелек и глазами поменьше хлопай, и так по тебе видно, что в первый раз приехал в семихолмный господин наш Константинополь.
В торговых рядах приценись к редкому стеклу, к оберегам и кубкам. Закажи себе гороскоп или спроси о редких свитках. Здесь мастерская всего мира, магнит человечества. Как стекаются реки в море, так всякие народы приходят в этот город. Подивись на чернокожих нубийцев с вывернутыми губами, на персов с длинными глазами, на северян, что год едут к нам и еще год – обратно. Не попадись только под ноги императорской гвардии. Может, пожалеют, а может, и не сыщут тебя больше.
Это последнее наставление матушки Феодор вспомнил, когда зазевался на одной из столичных улиц. Засмотрелся на чудище с лицом девы и рыбьим хвостом, выложенное на стене одного из домов цветными камешками. Опомниться не успел – уткнулся носом во что-то холодное и очень твердое. Поднял глаза – и обомлел.
Великан-варяг спокойно смотрел на него почти прозрачными глазами и молчал. Была в этом молчании такая тишина, которая наступает перед тем, как должно обрушиться буре, – дядька-рыбак рассказывал про такое. Будто все живое умирает вокруг, и ни шороха, ни звука. Феодор повертел головой, и увидел еще двух таких же великанов. Пропал, понял он. Винись, не винись, не будет больше отрока Феодора, то-то матушка заплачет, что на прощание коврижки ему в дорогу пожалела.
Великан меж тем поправил плащ алого сукна и отвесил Феодору подзатыльник. Рокотнул что-то неясное, так что его товарищи расхохотались, и пошел себе дальше, а Феодор остался сидеть на мостовой, потирая гудящую голову. Взгляд мутился из-за слез, так что вокруг варягов точно искрилась радуга.
– Цел, недужный? – гаркнул вдруг кто-то над самым ухом. Феодор аж подскочил.
– Цел, значит, – удовлетворенно заметил подошедший старик. – А я думаю, вдруг падучая приключилась али ноженьки отнялись?
Прозвучало это обидно. Феодор шмыгнул носом и хотел было ответить, что не его, старика, это дело, когда присмотрелся поближе и обомлел во второй раз. Старик был худой, жилы на руках и шее выступали, точно веревки. Одет в лохмотья, но, если присмотреться, лохмотья то были особые. Рубаха хорошего полотна продрана, словно нарочно. На поясе – простой веревке – болтается сбоку грязный лоскут, а если приглядеться, то видно, что цветы и птицы на нем едва ли не золотом вышиты. А на груди у старика висят цепи, одна другой тяжелее.
– Прости, святой человек, – парень вскочил и едва не упал снова: голова закружилась. Святой человек поддержал его под локоть с внезапной силой. Правду, значит, говорят, что юродивых Господь водит, как бы он иначе такие вериги на себе таскал?
– Какой я тебе святой! – замахал руками старик. – Простофиля деревенский! Олух дерюжный! Оторвался от мамкиного подола, к моему прилипнуть решил?
Феодор и слушал, ужасаясь, и радовался про себя. Юродивые, они такие: поносят тебя на чем свет стоит. И куда этот их разговор вывернет, непонятно. Может, святой человек его благословит, а не придется ему что по нраву, грязью закидает.
– Толкнули меня, – сказал он наконец. – Вон тот высокий.
Старик проследил, на кого Феодор указывал, и взмахнул руками.
– Дитятко неразумное! Обидно, небось? – Феодор кивнул. Кому другому не признался бы, а тут стоял, точно на исповеди. – Так то же варяги. Они не думают, они делают. Он о тебе уже и думать забыл. И ты забудь. Иди давай, а то встал тут, алеешь, точно яблоня по весне. Того и гляди корни пустишь. Пошел!
С этими словами юродивый пнул Феодора под зад, и парень побежал. "Найти дядю и завтра же домой ехать", – колотилось в голове. Навидался он тут уже чудес, хватит!
– Эй! – заорал вслед юродивый. – Ты в море-то не ходи, намазано там тебе, что ли? Вот коврижки медовые – это славно, это дело!
Вернувшись домой, Феодор, к вящей радости матушки, пошел в ученики к пекарю, хотя дядя-рыбак и грозился лишить его наследства.

– Добрый ты сегодня, Харальд, – заметил Тормод, – стареешь, видно.
Тот, кого он называл Харальдом, только дернул щекой.
– Мальчишка и так едва не обделался, – ответил за него Свен. – По мне, так это была хорошая шутка.
– Это точно, – сказал Тормод и снова захохотал.
– Куда пойдем? – спросил Свен. – В твою любимую корчму, Тормод, я не хочу. Не вино, а кислятина.
– Здесь везде беда с вином, – примирительно заметил Тормод, – они добавляют в него смолу. Но я припас подарок для дочки хозяина, она обрадуется.
– Боишься, что если мы не донесем сегодня, завтра его продуешь в кости? – спросил Харальд. Тормод развел руками. И все они пошли в ту самую корчму.
На обратной дороге уже посинело небо, и на нем робко светил полупрозрачный месяц. Свен с Тормодом ушли вперед, что-то распевая, Харальд отстал.
Он зачем-то остановился там же, где и днем, когда столкнулся с мальчишкой. Там стояла церковь, в Миклагарде везде церкви. Все каменные, это его до сих пор удивляло. Он видел, как трудятся каменщики, но все равно трудно было поверить, что их копошение на земле вдруг оборачивается такими высокими строениями.
– Эй! Брат святого! – раздался вдруг крик.
Этого старика Харальд заметил какое-то время назад. Обычно он видел в толпе разбойничьи рожи или людей с воинской осанкой, особенно если сам нес стражу в императорском дворце. Иногда взгляд его падал на красивую женщину, и та, словно почувствовав, замедляла шаг, а то и оборачивалась украдкой. Здесь же его вдруг стало беспокоить присутствие старика. Он уже знал, что таких здесь почитают за святых, хотя обычно эти люди бранятся хуже, чем матросы в порту, и никого не боятся. Кто-то из них осмеливался даже поучать императоров. Харальд в душе решил, что посчитал бы слабаком и трусом того, кто, не полагаясь на собственную судьбу, прислушивается к советам таких убогих. Он был крещен, но его изумляла страсть жителей этой земли к религии. Никто из его людей никогда не затеял бы драку из-за речений в священной книге. Многие и крестились-то по нескольку раз, ради хорошей одежды и подарков, которые давали священники. Каждый из священников думал, что обратил язычников, а Тормод потом ворчал, что в этот раз одежда совсем худая.
Старик догнал его и вцепился в край плаща. От него воняло немытым телом и прогорклым маслом.
– Ведь это ты? – требовательно спросил он. – У тебя брат – святой, что ли?
Харальд пожал плечами. Уже девять лет, как епископ Гримкель объявил «по решению всего народа» его единоутробного брата Олафа святым. А при жизни Олаф был конунгом в Норэйг, и это тоже очень неплохо. Он, Харальд, не так уж хочет стать святым, а вот конунгом хотел бы. Ему уже двадцать пять лет, а все еще наемничает.
– У, лоб железный, – старик погрозил кулаком, – что за земля-то у вас такая, что и святые с мечом шастают! Долго вы к нам шли, как погляжу! Да ты не уходи, ты меня послушай! Глас мне был.
Харальд остановился. Пренебрегать словами вещего старика не стоило. Но он все равно порадовался, что Свен с Тормодом пока его не хватились: вдруг старик начнет бормотать вздор, а над самим Харальдом еще долго будут смеяться, что верит кому попало.
– Мне помощь нужна, – сказал старик. Как-то удивленно, точно до этой поры никого никогда о подобном не просил. – Ты с мечом хорошо управляешься? Да не хмурься ты так, солнце ясное, а то я хоть и немощен, а поучить-то смогу. Отвечай, как на духу, хорошо дерешься?
– Хорошо, – кивнул Харальд. Гнева он не чувствовал. Хотя спрашивать у него такое вряд ли кто еще осмелился бы. Счет убитым им людям он не вел, глупости это.
– А бесов боишься ли? – старик прищурился.
Харальд даже не задумался.
– Я их не встречал.
– Ох, грехи мои тяжкие, сподобился! Нашел воина, что страха не ведает! – старик вроде бы радовался, но была в этой радости какая-то издевка. – Правду говорят про вас: чистые дети, что по уму, что по вере. Да не обижайся ты, глядишь, это-то нам и поможет. Где цистерна Феодосия, знаешь? Вот завтра в ту же пору и приходи. Я ждать буду.

Утром, стоя в карауле у императорских покоев, Харальд смотрел, как зал заполняется чиновниками, ждущими встречи с императором. Волнами перекатывался приглушенный шум голосов. Он привычно следил за проходящими, чтобы те не слишком приближались к дверям, а в голове все еще вертелись издевательские ужимки и смех юродивого. Он повелел ему прийти, точно не сомневался, что Харальд послушает. Он, наследник Инглингов и Хорфагеров! Добро бы этот старик обладал тайной властью, но силы за ним не было никакой. Харальд окончательно пришел в дурное расположение духа и решил никуда не ходить.

Со стариком он снова встретился через пару дней. Пошли слухи, что скоро будет война с болгарами: какого-то тамошнего царевича объявили царем и отказались платить новый налог, введенный империей. Говорили, там можно взять неплохую добычу. Император Михаил сам собирался повести войска, хотя, по тем же слухам, болезнь его становилась все тяжелее.
И снова они с Тормодом и Свеном сидели в корчме. Тормод, наконец, добился своего от хозяйской дочки, и был доволен, словно медведь, нашедший полный меда улей. И назад они пошли той же дорогой. Хотя понял это Харальд, когда снова оказался у церкви, а Свена с Тормодом видно не было. Зато хорошо было видно старика, и запах его чувствовался так, что ни с чем не перепутать.
– Что, голубь сизокрылый, загордился? – спросил старик устало. – Да кто я такой, чтобы по ночам с юродом поганым ходить? Не хотел по добру, будет по худу.
Харальд уже был готов убить надоедливого старика, хотя чести это ему бы не принесло. Но тут небо вдруг приблизилось, потом взлетело наверх, а сам он почему-то лежал на спине, и голова гудела от боли.
– Сколько лет живу, – старик сидел рядом на корточках, – а все удивляюсь. По-хорошему вас просишь, не допросишься. Дашь по голове разок – все сразу понятливые делаются. Завтра жду, где говорил.
Винный хмель из головы улетучился, и от этого стало еще неприятнее.

Следующим вечером старик повел себя как ни в чем не бывало.
– Явился, орясина, – поприветствовал он Харальда. – Ну, полезли в чрево земное.
Цистерны были еще одной диковиной Миклагарда. Огромные каменные вместилища, где собиралась пресная вода. Мало кто там бывал, рассказывали разное, и Харальду было не по себе идти за стариком. Тот бодро семенил, казалось, нисколько не сгибаясь под своими веригами. По узкой ненадежной лестнице они спустились в каменную холодную сырость, внизу плескалась вода.
– Нишкни теперь, – сказал старик, – ногами-то перебирай поживее. Осторожно, в воду не свались! Тут лодчонка моя привязана, перелезай.
В лодке старик сначала зажег фонарь, утвердил его надежно на дне, чтобы не повалился и не поджег чего ненароком, потом взялся за весла и оттолкнулся от стены.
Харальд смотрел на уходящие ввысь каменные колонны, на свод, терявшийся в темноте. Цистерна могла вместить в себя целый дворец.
– Не по нраву? – спросил старик. – Правильно, здесь мало кому ловко, такая махина! Да и из здешних никто сюда заглядывать не любит. Кричи, не докричишься.
Вода плескалась, черная, словно горючее масло. Ни посреди бушующего моря, ни в ночных вылазках не было Харальду так не по себе. "Неуверенность", – сказал бы кто другой, но он таких слов не знал.
– Как тебя зовут? – спросил он, чтобы не молчать.
– А по-разному. Кто «юрод клятый» зовет, кто «дедушка, помоги». А имя что? Тебя вот назовут королем, нешто поменяешься?
– Ты… – начал Харальд и остановился. Если уж неведомая сила не желает быть узнанной, настаивать нельзя. Можно только отнестись к ней с почтением и выполнить то, что от тебя хотят.
– Что приумолк? Скоро доберемся. Там, правда, потолок низкий, но уж потерпишь.
Харальд кивнул.
– И поплывем мы, как Улисс вдревле, уши заткнув…
– Зачем?
– Ох, вечно я, старый, забываю. Слушай, невежда. Был такой царь морской, вот вроде вас, разбойников. Рыжий и хитрый. Были у него корабли и верные люди, но он ввязался в войну, в которой участвовать не хотел. Клятву глупую дал потому что.
Харальд кивнул. Про клятву он понимал. Сколько раз в сагах конунги дают опрометчивый зарок, а потом убивают братьев или развязывают войну.
– Но так как царь был хитер, то войну он пережил. И поплыл домой, чтобы объявить, что он жив и нечего всяким юнцам на его царство да жену зариться. А по дороге домой поплыл он мимо острова, на котором жили сирены. Ведьмы, словом, – пояснил старик, – до пояса – девица-красавица, а ниже – либо птица, либо рыба. Дуры злобные, Господи прости. Голос у них был больно сладкий, кто ни услышит – бежит на него, как припадочный, а те и рады человечинке. Весь остров был в костях.
Вдалеке что-то плеснуло, и старик перестал грести. Харальд потерял счет времени, здесь его нельзя было определить привычным способом - по звездам или птичьим голосам.
– Ну, царь повелел всем свои гребцам уши заткнуть, чтобы не соблазнились, а себя, наоборот, к мачте привязать, а уши открытыми оставить.
– И что дальше? – история была интересной.
– Дальше он услышал песню сирен. И так она ему полюбилась, что стал рваться изо всех сил к ним да просить гребцов, чтобы его отвязали. А те не слышат. Так и проплыли мимо. А сирены со злости все в море побросались.
– И все?
– Все, да не все. Только приплыли мы уже, вылезай.
Старик привязал лодку к кольцу, торчащему из стены, и, подняв руки, начал ими шарить.
– Подсоби-ка, – обратился он к Харальду. Варяг тоже поднял руку и нащупал нишу в стене. Оттуда тянуло ветерком. Харальд подтянулся на руках и влез наверх, потом помог подняться юродивому. Коридор и правда был низковат, по каменному полу приходилось ступать осторожно, чтобы не поскользнуться.
– Скользко, – бормотал старик, – тут она и ползает.
– Кто?
– Да тварь эта. Ты пойми, воин, – старик обернулся и поднял фонарь. Тени сделали его лицо другим: совсем старым и полным странного величия. – Мне же как нож в спину, когда такое творится. Город и так неспокойный, а тут еще она проснулась. Вроде бы последняя она, да только людей жрать не дело. А у меня силы уже не те.
– Если мы охотимся, – сказал Харальд, – то не лучше было бы устроить ловушку?
– Уж устраивал, спасибо, что надоумил, – сварливо произнес старик и снова зашагал. – Сил, понимаешь, мало у меня. Да у нее тоже немного осталось. Тебе даже уши затыкать не придется.
Пока Харальд осмысливал сказанное, коридор повернул, и на них повеяло свежестью.
– Тут колодец рядом, – сказал старик и погасил фонарь. – Она по нему пробирается. Ждать будем. Это место тихое, даже когда по всему городу бегали да «Ника!» кричали, здесь спокойно пересидеть можно было.
Будь здесь не Харальд, а кто-то другой, более сведущий в делах империи, он непременно подивился бы тому, что юродивый говорит о событиях полутысячелетней давности как о недавних. Однако, может, только юродивый и мог так рассуждать.
Из узкого отверстия наверху не раздавалось ни звука. Близился самый темный час ночи.
Со стороны колодца послышался плеск. В детстве Харальд видел как-то змеиное гнездо. Гадюки переплетались и беспрестанно шевелились, и хотя ему ничего не угрожало, по спине все равно пробежал холодок. Так и сейчас он звериным чутьем чувствовал, что приближается что-то чужое.
– Ты, главное, не слушай ее, – шепнул старик и ткнул жестким пальцем Харальду под ребро.
Плеск слышался все ближе. Как будто большая рыбина билась о мокрый пол, приближая себя к ним. Харальд перехватил рукоять меча и встал, готовясь к встрече. Старик за его спиной зашевелился, зашуршал, и Харальд краем глаза уловил рассыпающиеся искры. Свет – это хорошо. Свет будет бить ей в глаза.
Наконец тварь выступила из тьмы. Зашипела, увидев их, и остановилась, разглядывая. Харальд смотрел на рыбий хвост в серебряной чешуе с налипшей травой, на молочно-белую кожу живота. Тяжелая грудь обвисла до самого пояса, шея пошла складками. Лицо сирены было крупным, с радужными глазами навыкате. Рыжеватые волосы на голове давно сбились в колтуны, но их было такое изобилие, что они стояли облаком.
И тут она запела.
Харальд пошатнулся. Песня звала его, будя все постыдные желания разом. Короны плыли во мраке, только сделай шаг, только протяни руку. Его имя прославляли певцы, еще один маленький шаг вперед, и все твои мечты сбудутся прямо сейчас.
Его пробудил еще один тычок под ребра.
– Не забыл, зачем мы здесь, голубь сизый? – спросил юродивый, и Харальд потянул меч из ножен.
Она умирала тяжело и долго. Так и не сказав ни единого слова, она смотрела на него со вполне человеческой ненавистью, и уловки ее были уловками древнего и коварного существа. Харальд вспомнил историю о злом духе, обратившемся в тюленя, так что пришлось загонять его в землю ударами молота. Та же сила, то же зло, боролись с ним сейчас.
Последний удар пришелся в шею, серебристая кровь потекла без остановки, и сирена затихла на каменном полу.
– Вот и славно, вот и молодец, – старик обошел кругом тела и потыкал его ногой. Чешуя тускнела на глазах. – Не заманит больше никого, не сожрет. Ты шел бы к себе, дружок, а через три дня приходи. Да прежде скажи: деньги-то есть у тебя?
Харальд кивнул.
– Тогда слушай. На Месе, там, где оружием торгуют, есть лавка, на вывеске семь мечей намалеваны. Ты зайди туда, приценись. Купи нож, валяется там такой, рукоять в бирюзе. Да непременно проси ножны к нему. Хозяин начнет жалиться, что нет, да просить подождать, а ты говори, что ждать не будешь. Пусть тебе вместо этого завернет их в ту тряпку, что на верхней полке в углу лежит. И ни на что другое не соглашайся. Понял? Тогда полезай-ка вон туда, там ступеньки на свет божий.
Когда Харальд вернулся в казармы, спящий Тормод пробормотал:
– С кем ты подрался? С торговцем рыбой?
– Упал неудачно, – буркнул Харальд. Теперь, вместо того чтобы спать, надо было идти отмываться. Не то будет он зваться в веках Харальдом Рыбьеголовым, кто же пойдет за таким конунгом?

Когда он принес старику кинжал и ткань, тот, не разворачивая тяжелое полотнище, долго водил пальцами по золотым узорам.
– Долго упрямился хозяин-то? – спросил он.
– Не слишком, – коротко ответил Харальд.
Старик усмехнулся.
– Сколько мы с тобой возле этой церкви встречаемся, а ты знаешь, чья она?
Варяг покачал головой.
– То-то же. Это церковь святых Сергия и Вакха. Были они полководцами у императора, пока тот, разгневавшись, не сослал их в Сирию да не приказал казнить. Да… так вот, за Сергием, говорят, победа летала, как ручная. Солдаты перед боем норовили к его одежде прикоснуться.
Старик снова погладил расшитый шелк и поднял глаза на Харальда.
– Мне бы вдовицам или сиротам помогать, а? Так нет, увидел тебя, охлопня эдакого. Береги этот шелк, да без дела не разворачивай. Он победу приманивает. Не валяться же ему было здесь еще три сотни лет? Поторопись во дворец, воин, ждут тебя там.
В казармах Харальд услышал, что походу на болгар быть, и варяжской гвардии идти туда в числе первых.
Год спустя он сразил на поле битвы самоставленного болгарского царя и стал начальником дворцовой гвардии. Старика он больше не видел.

Вот вторая история. Она короткая, точно полет стрелы.

Харальд, конунг Норвегии, смотрел, как приближается чужой берег. Зеленая земля, ждущая того, кто возьмет ее. Кто же виноват, что правители англов не могут поладить между собой и брат идет против брата? Вот стоит Тостиг Годвинсон, опальный брат короля Гарольда, и незаметно, чтобы его что-то смущало. Харальд усмехнулся. Рано или поздно он пришел бы сюда, даже не будь договора между старыми королями. Хардекнуд Английский и Магнус Норвежский согласились, что если кто из них останется без наследника, то трон перейдет второму. Хардекнуд умер, наследники его умерли, значит, пора забрать обещанное. Ты не вовремя забрался на трон, Гаральд Годвинсон, эрл Уэссекса! С юга дразнит короля Англии Вильям-бастард, а с севера идет вся сила Норвегии. Они поладят с Вильямом, когда станут делить земли Англии. Или нет, и тогда впереди новые битвы. Как, впрочем, и всегда.
Харальд оглянулся на жену и дочерей. Олаф, сын, плыл на другом корабле, но со своими женщинами конунг расстаться не пожелал. Жена спокойно встретила его взгляд и лишь улыбнулась. Что за женщина Эллисив! Ценишь только то, что тяжело достается, а он служил ее отцу много лет, прежде чем конунг русов согласился отдать за него свою дочь. И какая еще женщина ушла бы из палат конунга после того, как он взял наложницу? Правда, наложница родила ему сыновей, чего Эллисив так и не смогла. Сколько лет они препирались и возвращались друг к другу. Ушла из дворца, но поплыла с ним в поход, взяв еще и дочерей.
Дочерьми Харальд гордился. Радовался рассудительной и спокойной Ингигерд и всегда улыбчивой и заботливой Марии. Иногда он думал: как хорошо, что Мария еще ни разу не попросила его о том, что он не хотел или не мог бы выполнить. Потому что она была его любимицей, и ему бы не хотелось отказывать ей.
Они выступили в поход следующим утром. Женщины остались на кораблях. Воины, обмениваясь шутками, ехали за вождем. Их ведет сам конунг Харальд, прозванный Суровым. Кто не слышал о нем и его знамени? Ландода, погибель земель, принесет им победу и в этот раз.
Свен оглянулся и на правах старого друга подъехал к Харальду, оттеснив надувшегося Тостига.
– Харальд, я не вижу знаменосца.
– Я оставил его у кораблей.
– А знамя?
– Оставил там же, – Харальд пожал плечами. – Сперва забыл о нем, а когда вспомнил, решил не возвращаться.
– Испытываешь судьбу?
– Моя судьба уже вершится, Свен. Я же забыл о нем, – лицо Харальда было спокойно. – Осталось узнать, к добру это или к худу.
– Так тому и быть, – Свен вдохнул свежий осенний воздух. Никому судьба не дает больше, чем он сможет вынести. Они и прежде не в каждом сражении разворачивали это знамя из тяжелого шелка с восточными узорами, и делали это только по приказу конунга. Хватит им и обычного, с вороном.
Харальд уже забыл об этом разговоре. Он ехал вперед. Никто не знал, что через несколько недель войска двух королей встретятся у Стамфорд-Бридж. Что английская стрела взлетит вверх, а потом вонзится в горло конунгу Харальду. Что в тот же час на корабле Мария, любимая дочь, закроет глаза, чтобы больше никогда их не открыть. Что победа короля Гарольда не принесет ему удачи: Вильям-бастард заберет его корону и жизнь меньше чем через месяц.
Все это только будет. А пока бежала на север белая лошадь Уэссекса да летел ей навстречу варяжский ворон.

Третья история, где шумит море и раздается смех с холмов.

У Черного Олафа было много детей. В мыслях своих он часто воспарял над землей и любовался на свое королевство. Вот Мэн, вот Льюис, Скай и Айона, вечные корабли в океане. Кто из сыновей получит Айону, прибежище святых и королей? Кому достанется Скай с горами, где спят великаны? Чьи корабли встанут в бухтах острова Мэн? Нет травы зеленее, нет неба выше, чем над землями короля острова Мэн и прочих островов. Недаром властители здешних мест ведут свой род от Мананнана Мак Лира, морехода старых времен, которому были подвластны волны и ветер.
Черный Олаф любил всех сыновей, но больше – самого младшего, Лауда. Тот был тише старших братьев, хотя никто не рискнул бы назвать его трусом. Пускай монахам немного грамоты удалось вбить в головы юных принцев, зато росли они быстро. Братья не боялись уйти в море на хрупкой лодке, их не страшили завывания ветра и порвавшийся парус. Если хочешь быть королем моря – люби море. Здесь тебе будет больше пользы от примет погоды, чем от мертвых букв на пергаменте. Лауд, как и все, управлялся со снастями, почитал Господа и отца да упражнялся с мечом.
Однако с недавних пор до Олафа стали доходить слухи, будто младший сын таскается по лугам без дела. Будто чьи-то серые глаза превратили принца острова Мэн в пастушьего подпаска. Ума, по крайней мере, оставили ровно столько же. И в этом не было бы большой беды, не знай Олаф упрямство младшего сына. А ведь он должен заключить выгодный брак. Дочерей и сестер мы отдаем лордам и королям скоттов и северян, а сами забираем в жены их родню. Свиваем из кровных связей веревки, прочнее которых нет. Что же, неужели Лауд осмелится ослушаться отца?
Когда же Олаф узнал, кто именно заворожил его сына, то стукнул кулаком по столу и смял серебряный кубок в руке. Уна Гудбругсдоттир не могла похвалиться ни большим приданым, ни знатной родней. Там и красоты-то особой не было, чтобы так по ней убиваться. На свете сотни таких девиц с глазами, руками, ногами и всем прочим. И Олаф поклялся самому себе, что, пока жив, не допустит свадьбы.
Поздним вечером Уна ждала Лауда. Она не боялась: большая пастушья овчарка сидела у ее ног и лениво шевелила хвостом. Море шумело, но шаги Лауда девушка могла распознать издалека. В этот раз он шел медленно. Он не протянул к ней рук и не обнял.
– Сегодня отец спросил меня, долго ли я собираюсь ходить за тобой хвостом, – наконец сказал он.
– И ты не удержался, – договорила за него Уна. Она бы предпочла, чтобы он схитрил, пока они придумывают, как бы смягчить гнев короля. Но что же делать, если этого мужчину она полюбила за то, каков он есть, а не за воображаемые доблести?
Лауд кивнул. Он не знал такого гнева короля до этого дня. Его братья отступили, как щенки перед матерым волком.
– Что же, - сказала Уна, – нам надо подождать. Что именно он от тебя потребовал?
– Чтобы я сам не искал с тобой встреч и не заключал брак без его позволения. Он заставил нас всех поклясться на святой реликвии, что мы не выйдем из его воли.
Уна улыбнулась.
– Если бы на свете была только воля твоего отца, Лауд, и невеселое же это было бы место! Иди, любовь моя, и не ищи со мной встреч. Я сама тебя найду.
Лауд ушел, а девушка еще долго стояла. Наконец она топнула ногой и прошептала проклятье, от которого, имей оно силу сбыться, Черный Олаф окривел и облысел бы еще до восхода солнца.
Уна Гудбругсдоттир никогда не считала себя доброй. Впрочем, стать ведьмой ее тоже не тянуло. Она честно избегала Лауда, пока это было возможно, и честно полюбила его. Она считала, что хочет не так много, чтобы все святые вдруг ополчились против нее. А раз так, то и Черного Олафа можно заставить принять верное решение. Осталось лишь придумать, как.
Как-то раз Черный Олаф отправился на прогулку. И надо же было так случиться, что он поскользнулся как раз над обрывом. Король острова Мэн и прочих островов висел, уцепившись за какой-то куст, а внизу облизывало камни море. Тут он услышал собачий лай, собрался с силами и стал звать на помощь. Какая-то девица перегнулась через край обрыва и, увидев короля, не стала зря терять время. Она спустила свой передник, а был он из плотного, славного домотканого полотна, а сама вместе с собакой ухватила ткань за другой край и принялась тянуть.
Король оценил ее старания, так как знал, сколько весит. Поэтому, когда они все, обливаясь потом, сидели на краю обрыва, он сказал:
– Прежде всего, никому об этом не говори, девушка. И проси чего хочешь, у меня достанет и серебра, и овец.
– Твоего младшего сына, – ответила нахальная девица. Черный Олаф пригляделся получше и узнал Уну Гудбругсдоттир.
– Что же, – сказал он, – слово короля было сказано. И у тебя есть право явиться в мой пиршественный зал и попросить Лауда себе в мужья.
– Только попросить? – перебила Уна, и Олаф подумал, что девица умна, но он-то поумнее будет.
– Конечно, – ответил король. – Потому что потом я спрошу тебя, во сколько ты ценишь моего сына? Если уж он тебе так нужен, что за выкуп ты за него отдашь? Подумай об этом, девушка.
Он с достоинством встал и похромал домой. Уна осталась сидеть, и несчастнее ее не было сейчас девушки не только на острове Мэн, но и во всей Шотландии.
Когда Уна вернулась домой, в невысокую закопченную лачугу, ее ждала бабка. Больше у нее никого не было, еще разве что собака и Лауд, но надолго ли?
– Не вздумала ли ты здесь плакать, девушка? – спросила старуха. – И капать слезами в мою похлебку? Уж лучше я отдам ее первому бродяге, который к нам постучится, он-то уважит труд старой женщины!
Уна сжала губы и вытерла слезы передником, который все еще держала в руках.
– Так-то лучше. Теперь садись к очагу и рассказывай.
Уна рассказала.
– У меня ни единой монетки нет! – наконец воскликнула она. – Я знаю, как обойти клятву Лауда, но как нам быть потом, если Черный Олаф придет за нами со своими людьми?
Старуха задумчиво пошевелила губами.
– Тебе нужно принести такой выкуп, чтобы все ахнули, – сказала она. – Чтобы король слова против не мог сказать. И я знаю, где взять такое богатство. Только хватит ли тебе смелости?
– Не сделаю – всю жизнь буду жалеть, - отозвалась Уна.
– Тогда слушай, девушка. Ты знаешь, где живет маленький народец?
Уна кивнула. «Маленьким народцем» прозвали обитателей поселения в глубине острова. Они были невысокие, темноволосые, со смуглой кожей. Жили в странных домах, выкопанных в земле, и не любили металл.
– Так вот. Сотню лет назад из Норвегии в Англию приплыл король. У него было волшебное знамя, которое помогало ему побеждать врагов. Но в тот раз он его не развернул на ветер и умер. Кто-то из его людей вернулся назад в Норвегию, а кто-то сошел здесь и знамя оставил тоже здесь. От своей бабки я слышала, что один человек поспорил с королем и ушел жить к маленькому народцу, а знамя прихватил с собой. Говорят еще, что маленький народец жил здесь до нас, а потом наши воины многих убили, а остальных прогнали с насиженных мест.
– Если бы Черный Олаф узнал, что знамя у них, то давно бы разорил деревню, – возразила Уна.
Старуха засмеялась мелким смехом.
– Откуда же ему знать, девушка? С чего это наш король будет слушать бабьи сплетни? Я знаю об этом от своей бабки, а ей тот человек, что ушел, приходился братом. Так что иди и забери свое наследство. Только не разворачивай раньше времени.
Бабка пошла спать, а Уна осталась ворошить торф у очага.
Рано утром, когда край неба еще даже не заалел, Уна стала собираться. Она взяла краюху хлеба и штуку полотна, который соткала в прошлую зиму. Свистнула собаке и отправилась в путь.
Она шла весь день и еще полдня и дошла до деревни маленького народца. Первыми ее заметили дети. Они что-то закричали и кинулись врассыпную. Уна встала посреди улицы. Она ждала, а потом подоткнула юбки и села на землю. Достала хлеб, отломила поджаристый край и принялась есть. В пути она порядком проголодалась. Она знала, что на нее сейчас смотрят десятки глаз, и старалась, чтобы руки не дрожали.
Одна из женщин вышла из дома и подошла поближе. Уна отломила еще кусок хлеба и протянула ей. Женщина задумалась, но потом взяла хлеб. Первый шаг был сделан.
Уна знаками объяснила, что пришла меняться. Она достала свое полотно, и женщины принялись его щупать и щелкать языком. Это было хорошее полотно: мягкое и тонкое, но прочное. Она несколько раз белила его на снегу и при луне. Любая хозяйка гордилась бы таким умением.
Вот и женщины маленького народца тоже оказались дочерьми Евы: каждая хотела полотно для себя. На счастье Уны, мужчин в деревне не было, кроме нескольких стариков, которые равнодушно смотрели, как торгуются их дочери и невестки.
Уна отказывалась от всех предложений. Не взяла ни сушеных ягод, ни вяленого мяса. Покачала головой, когда старшая из женщин протянула ей свой браслет – узкую серебряную полоску.
Женщины посовещались, и одна из них убежала. Сердце Уны забилось быстрее. Вскоре женщина вернулась, держа в руках сверток. Под темной мешковиной тускло блестела тяжелая ткань. Уна потрогала уголок, равнодушно покачала головой и отвернулась, собираясь уходить. Женщины завздыхали. Она остановилась и еще раз пощупала ткань. Взвесила на руке свое полотно. И кивнула. Хорошо, она возьмет эту непонятную ткань, и постарается что-нибудь с ней придумать, и оставит женщинам свое чудесное полотно. Все радостно зашумели.
Отойдя от деревни достаточно далеко, Уна упала на колени и потянула мешковину. "Шелк, – вспомнила она слова бабки, – и золотые нити". Узор сильно потускнел со временем, она похолодела от мысли, что Черный Олаф не примет это как выкуп. Но потом тряхнула головой, снова свернула ткань и зашагала домой.
Через несколько дней рано поутру весь двор Черного Олафа проснулся от королевского крика.
– Лауд все-таки ушел к этой девке! – ревел король. – Я покажу им, как перечить мне! Все собирайтесь! И епископа берите, я прокляну их прилюдно!
Когда вооруженная толпа подошла к маленькой хижине, Уна сидела на пороге. Ее волосы были прикрыты, как положено замужней женщине.
– Доброе утро, отец, – поприветствовала она короля. Тот побагровел.
– Дитя, мы ищем принца Лауда, – вступил в разговор епископ, – не знаешь ли ты, где он?
– Здесь, – кивнула Уна на дверь хижины. – Мой муж еще не встал, но думаю, что вы своими криками его разбудили.
– Змеиная дочка! – закричал король. – Лауд давал клятву, что не будет с тобой встречаться!
– Он не нарушил своего слова, – ответила Уна. Лауд вышел из хижины, и она обратилась к нему:
– Любовь моя, расскажи этим добрым людям, что случилось вчера.
– Мы встретились на дороге у ворот, – сказал Лауд. – Ты взяла меня за руку и отвела сюда.
– То есть ты не увлекал эту девушку за собой? – спросил епископ.
Лауд поднял на него честные глаза.
– Нет, святой отец. Это она меня сюда затащила.
В толпе стали раздаваться смешки.
– Похоже, что принц не нарушал клятвы, – осторожно начал епископ, но король перебил его:
– Хитрите сколько пожелаете! Но я поставил тебе условие, Уна Гудбругсдоттир, а ты его не выполнила! Где выкуп, достойный моего сына? Покажи его, и я назову тебя дочерью!
Уна ушла в хижину и вернулась со свертком в руках. Она развернула его и встряхнула, чтобы показать тяжелый шелк во всей красе. Солнце вышло из-за облаков, в его лучах переливы на ткани сделались радужными, а старое золото вспыхнуло.
– Я принесла вам победу, – засмеялась Уна. – Что ты скажешь на это, король?
Черный Олаф тяжело вздохнул и развел руками.
– Иди сюда, дочка, – сказал он, – надо же мне поприветствовать невестку, как следует.
Говорят, что после этой победы Уна Гудбругсдоттир отдала знамя семье мужа, потребовав только, чтобы его разворачивали каждый раз, когда она рожает. Говорят, что Лауд поселился на острове Скай и от его сыновей пошли кланы МакЛаудов Харриса и Данвегана и МакЛаудов острова Льюис.

Бывали ли вы в замке Данвеган на острове Скай? Видели ли Знамя Фей? Это остатки одеяния какого-то сирийского отшельника. Это знамя Харальда Сурового. Это приданое феи, которая пришла в клан МакЛаудов и оставила его своему сыну. Это – истории, которые рассказываются и никогда не заканчиваются.

@темы: моё

---

У Рижского вокзала есть флюгер: столб с кованым кораблем, причем не с плоским, а с объемным. Вчера, когда ждала автобус, смотрела, как он поворачивается, думала, что, знай я больше, могла бы определять по нему скорость ветра. Или его можно было бы считать реликтом того времени, когда знание направления и скорости воздушных потоков в городе было необходимо. Небо было дымное, с тоже объемными клубами. Очень захотелось жить в городе, где много кораблей. Потом вспомнила, что воздушный океан есть везде. Место там открытое, высотки далеко, только Останкинская где-то справа. Дирижабли отлично бы смотрелись над Москвой.

---

Дело о застреленном бродяге

То, что я хотела написать с прошлой зимы и продолжаю переписывать в голове.

Название: Дело о застреленном бродяге
Размер: миди, 4028 слов
Пейринг/Персонажи: ОМП
Категория: джен
Жанр: детектив
Рейтинг: G - PG-13
Задание: Тартар
Краткое содержание: Жизнь в аду не сильно отличается от жизни на земле, частные детективы востребованы и там.

Выстрел в особняке на холме раздался около полуночи. Полиция приняла звонок несколько минут спустя. Какой-то бродяга забрался во владения семьи Голдберг, надеясь поживиться. На шум из спальни вышла миссис Голдберг, он попытался заставить ее замолчать, но та прихватила пистолет, и всё закончилось довольно быстро. Газеты в основном возмущались расплодившимся количеством бездомных и превозносили отважную женщину, вставшую на защиту своего имущества.

Меня эти новости не особо заинтересовали. С такими деньгами и именем любой адвокат легко докажет самооборону. Так что я закрыл газету и занялся кроссвордом на последней странице.

Я как раз бился над седьмым словом по горизонтали, когда она вошла. Девушка была одета в темно-серый костюм, никаких украшений. Держалась она спокойно.

— У вас было открыто, — сказала она, — можно сесть?

— Прошу, — я кивнул на стул и отложил газету.

Она села и сцепила руки в таких же серых перчатках в мертвый замок.

— Меня зовут Элиана Голдберг. Мне нужен детектив. Мистер Веспер, так?

— Всё верно.

— Вы уже читали, что случилось у нас в доме? — она дождалась моего кивка. — Мама выстрелила и… я не видела, меня не пустили. Этому бродяге попали в лицо. Я хочу, чтобы вы узнали, кто он был. Ведь можно же что-то узнать?

Я просто смотрел на нее. Быть спокойной ее, вероятно, учили с пеленок. Глубже дышать, когда хочется кричать во весь голос. Медленнее двигаться, вместо того, чтобы разбить вазу о чью-нибудь голову. Но сейчас это спокойствие давало трещину.

— Я заплачу! — она истолковала мое молчание по-своему и расстегнула застежку сумочки. — Я уже совершеннолетняя, не сомневайтесь, могу распоряжаться своим счетом.

— Чего именно вы хотите, мисс Голдберг?

— Пожалуйста — Элиана…

— Вам жаль, что у этого бедняги не будет имени на надгробной плите? Или вы желаете отправить мать за решетку?

Тут её лицо приняло такое выражение, что я порадовался, что в офисе нет ни одной вазы. Но она справилась. Поправила шляпку и даже попыталась улыбнуться.

— Я боюсь за маму. Ей начали угрожать несколько месяцев назад. Что, если это не случайный грабитель? Я хочу знать, что происходит. Мы с Оскаром уже не дети.

— Ваш брат заодно с вами?

— Он не знает, что я к вам обратилась. Никто не знает.

Дела в последнее время шли не то чтобы хорошо, особенно когда границы города снова поменялись из-за атаки с реки. Я бы мог сказать, что эта затея плохо пахнет, но, положа руку на сердце, как будто у меня было хотя бы одно дело, о котором приятно вспомнить. Я вздохнул: главная часть.

— Я постараюсь узнать имя человека, застреленного в вашем доме. Если поиск ничего не даст или вы потребуете его прекратить, верну вам гонорар, кроме того, что уже потратил. Если то, что я узнаю, будет затрагивать кого-то из членов вашей семьи — вы первая узнаете об этом. Ставить в известность полицию или нет — решать вам. Сумма стандартная. Вас устраивает?

— Я выпишу чек.

— Можете отдать позже.

— Нет, я знаю правила, — она вынула из сумочки чековую книжку и ручку, быстро вписала сумму, расписалась, оторвала страницу. — Возьмите.

Рука с зажатым чеком почти не дрожала. Я взял его с другой стороны и дождался, пока не появится печать. Сделка состоялась.

— Так кто и почему может угрожать вашей матери?

— Не знаю. Пользы от меня мало. После смерти отца она сама ведёт все дела, говорит, что нам с Оскаром надо вникать в них постепенно. Просто она из тех людей, кто предпочитает все делать сам.

— А ваш отец давно умер?

— Почти пятнадцать лет назад. Мне было четыре года, Оскару — еще меньше. Крушение парома, тогда очень много человек погибло.

— Понятно. Как вы узнали, что ей угрожают?

— Письма. Я видела два, думаю, их было больше. В первом было написано «Расплата близка», во втором — только «Он идёт».

— «Он»?

Она пожала плечами. Девушка из особняка спустилась в город, преодолевая опасности, добралась до двери детектива, и тут оказалось, что это еще не все.

— Тогда я начну с выяснения имени. Наведаюсь в полицию, вечером позвоню вам, расскажу, как успехи.

Она встала и на этот раз протянула мне руку.

— Я рассчитываю на вас, мистер Веспер.

* * *


«Наведаться в полицию», конечно же, не означало, что я войду с главного входа, усядусь перед начальником отделения, мы выпьем кофе, поболтаем о шансах Цикады Демптона на победу в боксерском матче, а на дорогу мне отдадут папку, где будут бережно сложены все сведения о застреленном бродяге. О нет. Преступники вредят гражданам, копы ловят преступников, но никто из них не любит частных детективов. Да мы и сами друг друга недолюбливаем, такие вот дела. У нас даже своего клуба нет.

Верный человек в полиции обещал дать мне пролистать дело о взломе особняка Голдбергов, а пока до встречи с ним оставалось время, я отправился в морг.

Смерть всегда рядом, поэтому мы не смотрим слишком внимательно. Поэтому не обращаем внимания на знаки, выведенные над каждым входом, на бледную траву, пробивающуюся сквозь плиты. Сжигаем своих мертвецов и обходим стороной кладбища. Если не смотреть, не видеть, тогда, возможно, не увидят уже тебя. Возможно.

Если неудачливый грабитель и знал миссис Голдберг, понять это было сложно. В основном потому, что выстрелом ему разворотило лицо. Я выжал из осмотра, что мог. Мужчина средних лет, плотного телосложения, привычный к физической работе. Много времени проводил на улице, бродяжничал, судя по обмороженным пальцам. Особые приметы: татуировка на запястье. Обычная армейская наколка: орлы, девизы. Первая зацепка. Я знал, кого можно расспросить про нее.

* * *


На улице я остановился, чтобы прочитать бегущую строку новостей под крышей издательства. Война продолжалась. Мы побеждали. Ничего нового. Мальчишки размахивали газетами и голосили о взятии очередного укрепления. Этот пригорок уже не меньше дюжины раз переходил от нас к противнику и обратно.

Рядом притормозила машина. Задняя дверь открылась.

— Мистер Веспер?

Вопрос прозвучал как приказ. Военная косточка: большая часть родни миссис Голдберг была в рядах нашей славной армии. Не в тех, где все равны, а чуть поодаль, на возвышении.

Я пожал плечами и сел в машину. Она сразу же тронулась с места. Водитель казался манекеном, он ни разу не пошевельнулся за весь разговор. Миссис Голдберг на меня тоже не смотрела. Профиль у нее был точь-в-точь как у каменных статуй, держащих крышу Центрального банка.

— Моя дочь была у вас сегодня. Я знаю зачем. Вы должны отказаться.

Не лучший способ заводить друзей. Единственное оправдание, которое я смог придумать — по-другому она и не умела.

— Я не обсуждаю дела своих посетителей, мэм.

— Вам не понравится то, что может с вами случиться.

В армии я понял, что самые опасный командир не тот, кто брызжет на тебя слюной и исходит криком, а тот, кто никогда не повышает голос. Говорит «спасибо за мнение, рядовой». А потом вас всех посылают брать никому не нужную высоту. Без подкрепления. Определенно, миссис Г. в детстве на коленях качал кто-то из командиров второго типа.

— Вы его знали?

Она наконец посмотрела на меня. Красивая женщина, могла бы показаться старшей сестрой Элианы, если бы не тяжелый взгляд.

— Нет.

— Выходит, вам нечего бояться, — я наклонился вперед и похлопал водителя по плечу. — Останови на углу, приятель.

Он покосился в зеркале на хозяйку и затормозил.

— Вы делаете ошибку, — только и сказала она на прощание.

* * *


Леон посмотрел на мой рисунок и вздохнул.

— Обещай мне никогда больше так не делать, Веспер. У тебя любое изображение превращается в какую-то непристойность и вызов геометрии. Почему не купить фотокамеру? Сейчас выпускают очень хорошие, маленькие, весят немного. И проявлять пленку научишься, ничего сложного. А эта птичка мне еще долго будет сниться.

— Главное — экспрессия, разве нет? — Я достал из кармана второй лист бумаги. — Здесь точная копия, рисовал не я. Извини.

— Ублюдок несмешной, — беззлобно огрызнулся он и пошел к книжным полкам.

Леон держал салон, где любой желающий мог наколоть себе что угодно куда угодно. В основном просили розу на предплечье. Или череп со скрещенными костями. Убогость человеческой фантазии его угнетала, потому что Леон знал о татуировках все. Он фотографировал, зарисовывал, отыскивал на барахолках редкие издания по теме. Почти уговорил меня как-то раз на «редкий символ», но я вовремя протрезвел.

— Это Третий Неуязвимый, — сказал, наконец, он, протягивая мне раскрытый журнал. — У отряда неофициальный символ был такой же орел, с кинжалами над крыльями. И девиз «До последнего». Ваша армейская мишура, никогда не понимал.

— Эй! — я поднял руки, защищаясь. — Меня уже пять лет как комиссовали.

— Прости. Так вот, осталось только узнать, сколько в городе ветеранов оттуда. Я бы на твоем месте прошелся по помойкам. Нищее братство должно быть в курсе.

— Обязательно.

Я пообещал как-нибудь еще заглянуть и ушел. Я успел навести справки о семье Голдберг и одно знал точно: покойный отец и муж отдавал свой долг стране именно в Третьем Неуязвимом. Так что верить словам миссис Г. не стоило. Возможно, она все-таки знала, в кого стреляла.

* * *


В ближайшем кафе я попросил разрешения позвонить. Несколько раз пришлось нажать на рычаг из-за помех на линии. Перебои со связью — верный знак, что на реке снова неспокойно.

Элиана Голдберг отозвалась сразу же.

— Мама очень расстроилась, — сообщила она. Я сумел удержаться от комментариев. — Запретила с вами общаться.

— Но вы общаетесь.

— Конечно! Я только…

Тут она замолчала, а я не стала торопить. Вряд ли бы мне понравилось.

— Я бы хотел посмотреть на место происшествия.

— Это можно устроить завтра. У мамы важная встреча в городе, Оскар на занятиях. В одиннадцать вам будет удобно?

— Вполне, — я попрощался и положил трубку.

* * *


Проводника я нашел в четвертом по счету баре. Он сидел за дальним столом в компании полупустой бутылки виски. Увидев меня, привстал и помахал рукой.

— Лейтенант! Живой и здоровый — приятное разнообразие по нынешним временам.

— Не люблю вспоминать об армии, ты же знаешь.

— А о чем здесь еще вспоминать? — он твердой рукой разлил виски и подтолкнул стакан ко мне. — Только не говори, что соскучился.

— Семья Голдберг. Ты о них что-нибудь знаешь?

Он задумался. Проводник знал все слухи в этом городе. Часть из них он распускал сам, за умеренную цену. А еще он когда-то лежал рядом со мной в лазарете и клялся, что если выживет и обе ноги останутся при нем, то свалит к чертям отсюда и будет жить и не высовываться. Но старые привычки умирают трудно.

— У миссис Голдберг была интрижка пару лет назад. Поговаривают, ее сынок закатил страшную истерику, когда узнал.

— И она бросила любовника?

— Похоже на то, — он почесал кончик длинного носа: всегда так делал, если его что-то озадачивало. — Нам с тобой концепт родительской любви, как бы это сказать, чужд? Противоестественен? Но говорят, кое-кто действительно своих детей любит.

— Да у тебя комплексы.

— У меня нет денег на личного психолога, не могу позволить себе комплексы. Так, пьяное нытье. Но давай поговорим о тебе, друг любезный. За тобой полощется все та же тень, и меньше она с годами не становится. Где брат твой Кастор?

Обычно за такое я бью сразу. Но Проводник был там, видел то же, что и я. Тащил меня на себе до наших траншей. Поэтому я молча подвинул к нему опустевший стакан.

— Забавно, — сказал он, словно отвечая на мои мысли, — мы все и правда верили: вы приносите удачу. И что любопытно: стоило вас разлучить, и все накрылось. Слышал, сколько у нас отбили за прошлый месяц?

— Не задумывался. Так что там с миссис Г.?

— Еще более забавно, что ты не первый, кто о них спрашивает. Семья особо заинтересовалась этим делом, — сказал он. — Кажется, это наши клиенты.

— Ты уверен?

— Чувствую, — он пожал плечами, — никто не любит вспоминать о себе правду, особенно здесь. Но правда такая сволочная штука, что лезет из тебя против твоей воли. Эта семейка смердит.

Пожалуй, он все-таки неплохо ко мне относился. От кого-то другого сказанное сейчас равнялось бы утверждению «Не суйся!». Но когда это я слушал предупреждения.

— Давно видел кого-нибудь из наших? — спросил я.

— Недавно и неохотно, — сказал он. — Я же отщепенец. Забавно — проклятье, привязалось оно ко мне, что ли!

— Попробуй «потрясающе».

— Иди на Флегры с такими советами. Ты никогда не думал, как жалко мы выглядим? Остальным не легче, признаю, но мы-то помним, кем были. А сейчас ничего не осталось: ни сил, ни ихора. А мы тужимся. Ладно — они, мы с тобой давно всех послали. Война не-жизни с не-смертью.

Я знал, что в таком состоянии его не заткнуть, просто сидел и слушал. Знакомые темы. Про войну («первый раз в жизни повел себя как честный дурак: увязался с вами. А ведь я был отличным снабженцем! Кто еще вам столько тушенки выбил бы?»). Про Семью («Убил бы. Всех.«). Про будущее («Нет его. Мы заперты здесь и не выберемся ни-ко-гда.»). Наконец он затих и усмехнулся.

— Вот так, лейтенант. А ты как развлекаешься в свободное время?

— Кроссворды разгадываю. В редакцию взяли нового кроссвордиста, по полдня сижу над его задачками.

— Например?

— «Самая бесполезная добродетель»?

Он посмотрел на меня совершенно трезвым и усталым взглядом.

— Верность, Веспер. Самое бесполезное, что можно здесь представить.

Когда я уходил, он спал на столе, подложив руку под голову.

* * *


Элиана Голдберг сама открыла дверь.

— Никого нет, — сказала она. — Мама вернется после обеда.

Она выглядела уже не такой напряженной. Может быть, из-за того, что была на своей территории.

— Это случилось в кабинете. Раньше он принадлежал отцу, потом мама стала решать дела там. Полиция сказала, все можно убрать, и, — тут она остановилась и глубоко вздохнула, точно воздух закончился на середине фразы, — и ковер уже вынесли. Но больше мы ничего не трогали. Мама тоже туда не заходит, предпочитает все делать в офисе.

Кабинет не казался комнатой, которую завели потому, что в каждом доме, стоящем больше миллиона, должен быть кабинет. Здесь действительно работали.

— Чего-нибудь не хватает? Вещи не на своем месте? — спросил я Элиану.

— Нет, — она осмотрелась и подошла к столу. Подняла лежащую изображением вниз фотографию в серебряной рамке. — Наверное, упала, когда все случилось.

Я подошел поближе, чтобы взглянуть. На черно-белом фото стояла счастливая семья. Маленькая девочка в оборках и бантах — Элиана, младенец Оскар на руках у молодой миссис Голдберг, мужчина в форме — покойный мистер Голдберг.

Никакого озарения при взгляде на него не случилось. Я не знал этого человека, он был одним из многих.

— У нас есть большой портрет, — сказала Элиана, — висит в комнате Оскара.

— Вашему брату, должно быть, не хватало отца.

— Да. Он, наверно, идеализирует его, но отец и правда был хорошим человеком. И те, кто с ним служил, и рабочие — все о нем говорили с уважением. Оскар знает о нем больше, чем я, хотя я-то еще помню, каким он был.

— Можно взглянуть на его комнату? Раз большой портрет там.

— Пойдемте.

* * *


— Как странно, — сказала она, оглядывая комнату, — он всегда висел здесь, над столом.

Комната Оскара Голдберга наводила на мысли о казарме: ничего лишнего, военная чистота, разве что кровать смята. Мой сержант за такую заправленную койку заставил бы драить сортиры неделю. Я закашлялся.

— Можно воды?

— Сейчас принесу.

Пока ее не было, я успел заглянуть под кровать и в мусорную корзину. Попинал осколки стекла на полу. Потом выпил воду, которую она принесла, и попытался распрощаться.

— Что вы собираетесь делать дальше? — отставать она не собиралась.

— Ждать.

— Чего?

— Например, вечера.

Она сдвинула брови и стала в этот момент очень похожа на мать.

— Мистер Веспер, вы же помните, что договор, который мы заключили, налагает взаимные обязательства?

Еще бы я не помнил. Здесь нельзя просто вернуть деньги, здесь с момента заключения договора за тобой начинается слежка. Если ты его нарушишь, отступишь хотя бы от одной запятой и не сможешь выкрутиться, придут уже за тобой.

Давным-давно один договор был нарушен — и старые условия потеряли силу. С тех пор мы живем под бледным солнцем и серым небом. Наши реки полны яда и тумана. Судьба выше богов, и все мы живем в одном аду, пытаясь не допустить пришествия другого, еще более страшного. Семья, которую поминал Проводник, имела отношение и ко мне, но наши пути давно разошлись. Не думаю, что капля родственной крови помешала бы им размазать меня по стенке.

— Есть способ, — сказал наконец я, — не узнать имя этого бродяги, но хотя бы увидеть его лицо.

— Что же вас останавливает?

— Я полагаю, что после этого вряд ли все для вас будет как прежде.

Она распрямилась, словно стрела перед полетом.

— Мистер Веспер, вы можете посчитать это вздором, капризом, но я действительно хочу знать правду. Мы… ужасно живем. Я знаю, подло так говорить, когда вокруг столько бедняков и несчастья, но это тяжело, поверьте. Я справлюсь, что бы вы мне ни показали. Вы не имеете права отказать!

— Не имею, — согласился я.

— Тогда скажите, что нужно сделать и куда приехать.

— Сегодня вечером, Нижние Кварталы. Там, где сухая смоковница.

Она почти испугалась, но справилась и здесь.

— Я приеду.

* * *


Река — это граница. Так было всегда, еще до нашего падения. Счастливы те, кто не помнит. На том берегу царят плотный холод и тьма. И река — настоящий показатель нашего успеха в сражениях. После отступления на прошлой неделе наш берег затопило. В Нижних Кварталах надо постараться, чтобы выйти к воде, но слышно ее отовсюду. Она журчит в трубах, сочится между камнями, медленно капает с ветвей мертвых деревьев.

— Что вы хотите делать? — Элиана плотнее запахнула плащ и снова передернула плечами. Было холодно, а мысль о том, что я собирался предпринять, тепла не прибавляла.

— Вызвать его дух.

После такого ответа должна была бы наступить тишина, но Элиана Голдберг так просто не сдавалась.

— Вы это уже делали?

— Пару раз, — я опустился на колени, достал из сумки саперную лопатку (еще раз вспомнив добрым словом успехи Проводника как снабженца) и принялся копать ямку между корнями плачущей смоковницы.

— Зачем? По работе?

— Пытался узнать, что случилось с одним человеком.

— Он был вам дорог? — она опустилась рядом и принялась отгребать выкопанную землю в сторону. — Или это была она?

— Это был мой брат, — холод плохо действовал на мыслительные способности, но развязывал язык. — Мы близнецы, были близнецами. Воевали вместе. А потом мне сказали, что его убили.

— Вы не видели тела? Простите.

— Ничего. Нет, не видел. Проводил этот обряд несколько раз, но никто так и не появился.

Здесь тонка грань между живыми и мертвецами. Я никогда не думал, что он не пришел бы, потому что обижен. Хотя мы и поссорились в тот день, перед атакой. Кастор всегда видел дальше, чем я. Боги, теперь я не вижу почти ничего, волочу ноги от одного дня к другому, словно раб за жерновами.

— Сначала мед, — я вытащил первую бутылку и выдернул пробку. Запахло воском и травой.

Все шутили, что нас нельзя разлучать, ведь победа идет к нам, как верная любовница. Очередная победа, очередной пригорок, политый кровью, а Тартар все не кончался. И однажды он сказал, что мы поступаем неправильно, так отсюда не выбраться.

— Потом вино, — вино было так себе, но пахло сильно.

Он говорил, что мы должны указывать путь, что надо что-то делать, а не вести людей на гибель. «У Тартара нет конца, тем он страшен, — сказал он, — а мы с тобой помогаем расширять его. Скоро он сравняется с Гадесом, потом перерастет и пожрет нас. Ты со мной, брат?»

— И вода, — с чистой водой было труднее всего, но я знал, где ее найти для таких случаев. После возлияний я произнес нужные слова.

Туман наползал, раздваиваясь перед нами и смыкаясь позади. Элиана ахнула и схватила меня за руку, когда из белесых полос показалась мужская фигура.

— Смотрите, — сказал я. Я уже увидел. Она присмотрелась и тихо застонала. Правда всегда выходит наружу.

Я плеснул водой уже в его сторону, и он начал таять. Мертвым все равно, кто бы что ни считал. А мы не предложили ему теплой крови, чтобы он снова ожил, пусть на несколько мгновений, и что-то рассказал. Сказал своей дочери, что любит ее.

Я рывком поставил Элиану на ноги.

— Надо уходить, скоро сюда налетят попрошайки.

Она послушно пошла за мной. Пришлось взять ее за руку: туман не расходился, я боялся потерять дорогу и ее. Сзади раздалось первое робкое поскуливание. Скоро оно перейдет в злобный рык, и нам не сдобровать. Души, потерявшиеся в пути, слетались на запах возлияний и зверели, не найдя крови. А вот у нас ее было предостаточно.

Я хорошо знал дорогу, но замешкался на одном из перекрестков. Кварталы часто, пусть и незначительно меняли очертания, и я не мог понять, куда нам бежать. Рык раздался совсем близко, я почувствовал толчок в плечо и упал, потянув за собой Элиану. Мимо нас что-то пронеслось и скрылось в тумане.

Я помог ей подняться.

— Вы уронили, — она протянула связку ключей. Должны быть, вылетели, когда нас толкнуло. Я засунул их в карман. Подул свежий ветер, туман ушел, теперь неприкаянные души до нас не добрались бы.

* * *


В доме Голдбергов горели все окна.

— Вам не обязательно заходить, — тускло сказала Элиана.

— Мне придется, — я чувствовал знакомое покалывание в кончиках пальцев. Мы заключили договор, мы привлекли внимание, осталось доиграть последние действия.

Так я впервые увидел Оскара Голдберга. Совсем юный, с почти черными тенями под глазами, он производил впечатление человека, не спавшего несколько суток подряд. Он не посмотрел на сестру, когда мы вошли, его взгляд не отрывался от трех женщин в черном, сидевших бок о бок на софе и вязавших. Спицы мерно и громко щелкали.

— Элиана! — миссис Голдберг встала, но не подошла к дочери. — Мистер Веспер, я вас предупреждала.

— Мама, — только и сказала Элиана, и что-то в ее голосе заставило мать посмотреть на меня.

— Вы в него не стреляли, так ведь? — спросил я.

— Неправда, это сделала я.

— Зачем? Не любили мужа?

— Любила, — она снова превращалась в статую: ничего человеческого. — А он предал нас всех. Спасся при крушении парома, никому не дал о себе знать и ушел бродяжничать. Голдберг — нищий-попрошайка! Как он посмел оставить все это. Детей, дело. Я бы убила его еще раз, будь у меня возможность.

Даже эту историю она излагала сухо и сжато, как доклад перед акционерами.

— Он вернулся попросить у вас денег?

— Да. Сказал, что пары сотен ему хватит надолго. Не спросил про детей, смотрел словно сквозь меня. Ему «невмоготу здесь было, душно», а копаться в отбросах оказалось веселее.

— Вы пошли за деньгами, а вернулись с пистолетом.

— Все так, — она кивнула почти с одобрением.

— Мама, — повторила Элиана.

— Ваш герой оказался фальшивкой. Мистер Голдберг, — юный Оскар дернулся и посмотрел на меня удивленными глазами, — вы поэтому разбили портрет отца? Не хотели смотреть на предателя?

— Оскар, не смей отвечать!

— Он ответит, — я встал между ним и вязальщицами в черном. Юноша несколько раз моргнул.

— Я, — начал он и облизал пересохшие губы. — Все говорили, что он всегда поступал правильно, я все время думал: а что бы сказал отец? А оказалось, что я уже лучше, чем он, даже стараться не надо!

— Молчи! — крикнула миссис Голдберг.

— Я знал, что так надо сделать. Мы столько лет его ждали. Пришел ненастоящий, он бы все испортил.

— Вы его застрелили.

— Да, потом ушел.

— А записки с угрозами матери подбрасывали тоже вы.

— Давно уже, — он дернул плечом. — Думал, она позорит нас с этим любовником. А мы были опозорены задолго до этого.

— Пойдёмте, мистер Голдберг.

Когда мы пошли к выходу, три женщины в черном тоже поднялись. Звякнули спицы, которые они одинаковым движением засунули в сумки. Элиана не подняла на меня взгляд, когда я проходил. Думаю, вряд ли я снова увижу девушку из особняка.

Мы шли по ночным улицам. Оскар несколько раз оглянулся.

— Эти женщины, — сказал он, — они идут за нами?

— За вами.

— Что они хотят?

— Убедиться, что я приведу вас, куда нужно.

— Но мы идём не в полицию.

— Поверьте, особой разницы не будет.

Проводник уже был на берегу. Он сидел на ступеньках, уходящих в воду. Бледные язычки воды вытягивались повыше, чтобы достать его протянутую руку, но пока ни у кого не получалось.

— Добро пожаловать, мальчик, — сказал он. — Снова принялся решать задачи, не имеющие решения?

— Кто вы? Мы должны были идти в полицию, я готов сделать признание.

— Ты сказал, мы услышали, — Проводник кивнул трем женщинам в черном. — Сейчас ты поможешь дамам сесть в лодку, и вы вместе отплывете.

— Туда?!

— Все верно. Здесь — не-жизнь, к которой все-таки можно приспособиться. Там тебя ждет не-смерть, к которой никогда нельзя привыкнуть. Лодка готова.

Оскар двинулся вперед, словно манекен. Подставил руку, и первая женщина стала садиться. Он вскрикнул и поднес ладонь к лицу.

— Она ткнула меня спицами!

— Это начало, мальчик. Греби усердней, иначе они снова пустят их в ход.

Когда крики перестали быть слышны, Проводник посмотрел на меня.

— Лучше бы я остался снабженцем, лейтенант. Паршивая у меня работа.

— У многих в этом городе и такой нет.

— Это точно. Бывай, Веспер.

— Удачи.

* * *


Сил размышлять о том, что произошло, не было. В конце полагается мораль, но я, хоть убей, не знал, в чем она заключалась. В том, что все хотели как лучше? Сомнительно. Что правда — тяжелая ноша, и, храня верность одному, губишь остальных? Ближе к истине, пожалуй, но я все равно не в восторге.

Подойдя к дому, я зашарил по карманам в поиске ключей. Вокруг них была обвита цепочка. На память от Элианы? Я зажег свет.

* * *


Проводник снова помахал мне из-за стола.

— Как чувствовал, что ты заглянешь. Виски?

Вместо ответа я положил на стол медальон на цепочке.

— Воспоминания замучили, лейтенант? — он ткнул в него пальцем. — Или ты меня армейским жетоном удивить хотел?

— Это номер Кастора. Его медальон. Он выцарапал три звезды с обратной стороны.

Проводник разве что на зуб его не попробовал.

— Похоже, настоящий, — сказал он. — Знаешь, есть такое слово: напрасная надежда.

— Пять лет о нем никто ничего не знал. А вчера меня кто-то спасает в Нижних Кварталах и я нахожу там же медальон.

— Я бы сказал, что это идеальная ловушка для тебя, лейтенант. Но ты не свернешь.

— Нет, — я взял жетон и надел на шею. — Не в этот раз.

Потому что это был мой брат. Потому что я был болен самой бесполезной добродетелью и не собирался от нее лечиться.

@темы: моё, ФБ2015

---

Пошли деаноны, так что прошу прощения заранее))

У городского фэнтези получилось сделать всего две вещи, но в каждой мир гораздо больше, чем задумывался изначально.

Название: Редкая дичь
Размер: драббл, 979 слов
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: Городские сказки параллельного мира

Пока мама, высунувшись в окно, ругалась с миссис Швумерль, Твиггзи проскочил в коридор. У самой входной двери он крикнул:

— Я ушел гулять! — и побежал со всех ног. Прыгая сразу через две ступеньки, Твиггзи думал, какая мама смелая, ведь весь квартал знает, что это миссис Швумерль натравила голема на аптеку, когда ей отказались продавать больше двух пузырьков касторки в одни руки. Большое стекло так и не вставили обратно, приколотили фанеру. С другой стороны, раз маме хватает духу ругаться с опасной соседкой, тем более ей его хватит надрать уши сыну, убежавшему гулять без спросу. Но сегодняшний сбор он пропустить не мог.

Все ждали его на пустыре. Когда-то давно сюда свезли очень много песка — засыпать ямы от бомбежки после Четвертой Карнавальной. Часть так и закаменела, превратившись в холм со странными уступами. Мероли говорила, что это зубцы растут на драконьей спине, и если все сделать правильно, у них будет свой собственный песчаный дракон. Это были выдумки: Твиггзи сам видел, как песок высыпали во дворе, и никакой дракон там не прятался. Но свой дракон — было бы здорово! В соседнем квартале банда Пискунов который месяц пытается вывести василиска, и хотя выйдет он у них по-любому задохликом, все-таки жаль, что у банды Твиггзи никакого зверя на ежегодном смотре не будет.

Они назывались Косоухи: самым первым вожаком был старший брат Рогана, пока не вырос и не стал работать на Чудесной Фабрике. У него половину уха откусили в какой-то драке, вот поэтому их банда так и называлась. Теперь вожаком был Фритас, а Роган, Твиггзи, и Мероли, и еще Лойторн-умник, и Скима-Два-Хвоста его слушались.

Твиггзи сел рядом с Мероли.

— Лойторн нашел еще одну подсказку! — радостно сообщила она.

— Ты ходил в развалины? — Твиггзи с уважением посмотрел на Лойторна. Сначала брать его к себе они не хотели: определенно Лойторн был из пикси, а его дядя преподавал в школе и больно щелкал по носу тех, кто не мог правильно ответить на его вопросы. Но Лойторн умел быть упрямым, к тому же, злобным он не был, только до смерти любил всякие загадки.

— Недалеко, — ответила Скима. — Мы снова перекладывали мусор в красной башне. Нашли еще две страницы.

— Снова непонятные, — добавил Лойторн и дернул острым ухом.

— Это все равно подсказка, — сказал Фритас, — давайте сложим все вместе и посмотрим.

Из потайного укрытия, которое они вырыли в холме, на свет появилась коробка из-под печенья. Фритас открыл ее и принялся по одной выкладывать хранящиеся там вещи.

— Этикетка, — прошептал Роган. Они выучили содержимое наизусть. — Написано «Ботинки кор., м.».

Мероли хихикнула и простучала копытцами звонкую дробь. Слово «ботинки» до сих пор ее смешило.

— Монета. Не наша. — Фритас положил истертый серебристый кружок на крышку коробки.

О назначении следующего предмета они так и не смогли догадаться. Пустой флакончик с колесиком напоминал по форме духи, но как он работал, так никто и не понял. Потом шла мазь в тюбике. На нее они возлагали особые надежды.

Все бумаги хранились у Лойторна, чтобы не отсырели, и он приносил их на собрания.

— Про что новая подсказка? — спросил Фритас.

Лойторн пожал плечами.

— Всех слов не разобрать. Было сначала про золото и ветер, а потом, что если смотреть на кого-то достаточно долго, то он станет твоим другом.

— Очень странно, — сказала Мероли, — неужели они тоже умели колдовать? Почему тогда проиграли?

Твиггзи тоже задумался на минуту. В школе рассказывали, что люди начали войну, и сначала даже выигрывали, но они забыли, как правильно колдовать. И когда раскрылись все холмы, выхода у людей уже не было.

— Эй, прекращайте, — позвал Фритас, — я вас знаю: сейчас Лойторн начнет рассуждать и пошло-поехало. Нам не нужны все люди, нам нужно поймать одного-единственного человека, и раньше, чем прочие банды что-то пронюхают. Думаете, мы одни эти занимаемся?

— Надо перепрятать подсказки! — вскочила Скима. — А еще лучше — украсть подсказки у других!

— Это тоже хороший план, — кивнул вожак, — мы им займемся. Что пока делаем — все помнят? Роган?

— Предположим, что человек прячется в катакомбах. Тогда он простудится, верняк, и у него что-нибудь да воспалится.

Все посмотрели на тюбик с мазью. Надпись на нем гласила «г_ль от _ос__лений».

— И он начнет искать лекарство, а тут мы кладем эту мазь на видное место и ждем, верняк.

— Мероли?

— Я почти доплела заклинательную сетку, нужна еще пара дней. А потом ее можно раскидывать над картой и искать.

— Луна как раз начнет расти, хорошо. Тогда все по домам, новый большой сбор через три дня.

Твиггзи было по дороге с Лойторном. У перекрестка они остановились пропустить экипажи: Высокие Господа возвращались в Цитадель.

— Твиггзи, а если никого на самом деле больше не осталось? — спросил Лойторн. — Или они вообще не хотят нас знать? Ушли, как раньше мы — в холмы?

— Да город просто кишит человеками, Лойторн! Кто-то же поменял вывески у Фабрик, помнишь, работа встала? Вся Сила Имен из них ушла, сколько чинили. Дознаватель из Цитадели приходил. Кто-то чертит эти знаки на стенах, кого-то ищет полиция… а ты говоришь — не хотят знать! — Твиггзи обиженно закрутил хвостом.

— Не сердись, — попросил Лойторн, — я ведь его не меньше вашего хочу увидеть. Просто страшно — а вдруг не получится?

— В этот раз не получится, выйдет в следующий, — пообещал Твиггзи. От перекрестка он видел свой дом: на высоком крыльце стояла мама и рассказывала что-то миссис Швумерль. Та сочувственно кивала. Небось, его, Твиггзи, ждут, чтобы уши оторвать.

— Ну, я пойду, — сказал нечуткий Лойторн и ушел. Хотя Твиггзи еще бы поговорил о человеках, пока маме не надоест ждать.

Он вздохнул и медленно пошел вперед.

— Паршивец! – вопила мама, крепко ухватив его за ухо. — Тебе не жаль сердце матери! Шатаешься допоздна!

Твиггзи уворачивался, похныкивая для вида. Долго мама все равно сердиться не станет, а уж что она скажет, когда он приведет человека!

Ночью ему приснилось, как они его поймали. Человек чем-то напоминал единорога, только единорогов Твиггзи навидался, а человека — ни разу не встречал, но почему-то был уверен, что это именно он. Сияющий, странный зверь. Самое редкое существо на всем белом свете.

@темы: моё, ФБ2015

---

Музыкальный флешмоб

Вы приходите в комменты, я даю вам три ассоциации на вас, а вы постите их у себя, комплектуя каждую подходящей, по вашим ощущениям, песней.

От  Quiterie мне достались Средние века, трудолюбие и культура, детективы и драконы.




Средние века

Сейчас, под конец ФБ, они воспринимаются вот так. Средневековая, вневременная музыка и современный текст. Кажется, это именно про связь времен и про то, что ничего особо не изменилось.


Cкачать The Dartz Ла Ротта бесплатно на pleer.com

трудолюбие и культура

"Это же про Китай!" подумала я XDD Китай я очень люблю, но прямо сейчас никакой музыкальной ассоциации вытащить не могу. Поэтому пусть будет тоже про трудолюбие и масскультуру))


Download The Industrial Revolution for free from pleer.com

детективы и драконы

Думаю, в детективах драконы слушают оперу. Не позднее Моцарта, потому что они ретрограды.


Download But ere we this perform FIRST AND for free from pleer.com

---

лытдыбр

На прошлой неделе было семь рабочих дней, из них два на выставке, и что-то я сдулась. Точнее, чувствую себя усталым локомотивом: да, это был трудный участок пути, но мы не останавливаемся, а едем дальше. Вопрос только в том, чтобы правильно рассчитать силы. Зная, что рассчитывать их надо не с надеждой на отдых в конце пути, а на то, что где-нибудь по дороге будет дозаправка. Какая-то серьезная взрослая жизнь.
Как и думала, по ту сторону выставки на саму выставку посмотреть уже толком не получается (и эти люди, которые все время подходят и что-то спрашивают, зачем их пустили?). Ужасно захотелось снова вышивать. Новое, то есть, в дополнение к тем наборам, что у меня лежат. У Риолиса была прекрасная ботаника, одна из немногих, которую я бы сделала, потому что просто цветы в вышивке не люблю. РТО сделало совершенно барочных обезьян, кажется, переработка какой-то картины или очень хорошая стилизация. У Новой Слободы родовое дерево с деревянными лошадками и бусинами. Еще много хороших и милых дизайнов у кАРТели, я не удержалась, купила схему, там все как я люблю: небо, созвездия, луна и те, кто на это смотрит.

полный размер

это не полный отшив, я ее еще в готовом виде и не видела нигде

Отдала долг этой ФБ. Полностью. Для меня это пока очень большой стимул что-то делать и главное доводить до конца. Потом сравню с прошлым годом, но я, кажется, увеличиваю объем. А сейчас можно расслабиться и почитать с телефона детектив утром в электричке, набраться сил перед зимней.

В Vanished Kingdoms перешла к главе о Королевстве Скалы, Алт Клуд, сегодня продолжила читать и расстроилась: поняла, что я ничего не помню про начало главы, кто кому кем приходился, запуталась в племенах и союзах построманской Британии. еще один период, который я скорее чувствую, чем знаю, и получится ли узнать больше - бог весть Очень интересная тема, но перечитывать придется. Еще и поэтому не могу перейти только на электронные читалки: как возвращаться к понравившемуся месту? придерживать открытыми сразу несколько страниц?

---

Все еще If Walls Could Talk.

1. Елизавета Тюдор приказала заколотить окна, выходящие на парк, где она бодро бегала трусцой, "чтобы разогнать кровь".

2. О том, как мало ценились фрукты и овощи у аристократов века так до девятнадцатого. Вообще, часть про кухню очень интересно читать: это из тех вещей, о которых почти не задумываешься, а вещи важные, и картина правда меняется.

3. Французский посол в Англии в 1822 году: "У англичан двадцать религий и всего один соус".

4. Искусство правильно разрезать мясо так ценилось в георгианскую эпоху, что леди Мэри Монтегю посещала три раза в неделю специальные курсы, где тренировалась на деревянных моделях.

---

If Walls Could Talk, Lucy Worsley

Я люблю читать о простыx вещах. Обычная проблема, когда хочешь о чем-то написать, это даже не "где у них были руки?!", а ступор в первом же предложении при мысли "а могли они это есть?" или "золотой - много или мало?".

А вот эта книга - хороший, добротный справочник. Когда подробно рассказывают, как менялось отношение к кровати, с цитатами и примерами, при этом почти каждое предложение - отдельная ценность, отдельная ссылка, которая куда только не заведет. Из главы про спальню я узнала, что служанкам, ощипывающим птицу, разрешалось беречь перья себе на приданое, для перины. Что Флора МакДональд завещала сшить себе саван из тех простыней, на которых спал Красавчик Чарли (что меня, в общем-то, удивило). А про обычай имитировать роды в лондонских борделях для гомосексуалистов было в сериале про братьев Филдингов, но в книге наконец стало понятнее, зачем это происходило так торжественно.

Теперь вспоминаю и не могу вспомнить имя английского дизайнера, который попытался передать историю Англии, декорировав целый дом. Каждая комната отвечала за свой период. Кажется, там была тюдоровская столовая и совершенно точно - георгианская курительная комната. Комнаты не "в стиле", а комнаты-символы. Наверное, придется перевернуть несколько электронных подшивок: тогда было просто любопытно на это смотреть, сейчас же хочется сравнить впечатления.

@темы: books

---

"Снежный цветок и заветный веер", Лиса Си

"Ты вышла замуж, - сказала Мама странным спокойным тоном. - Ты уехала в другую деревню. Твоя свекровь жестока. Твоему мужу нет до тебя дела. Нам хотелось, чтобы ты никогда нас не покидала, но каждая дочь выходит замуж и покидает свой дом. Ты можешь плакать и просить нас забрать тебя домой, мы можем горевать о том, что ты уехала, но у тебя - и у нас - нет выбора. Старая пословица ясно говорит об этом: "Если дочь не выйдет замуж, значит, она никому не нужна, если огонь не разрушит гору, земля не будет плодородной".

В середине девятнадцатого века в Китае девочки все еще ценились невысоко. Дочь - это лишний рот, когда она вырастет, то не будет кормить тебя в старости, а уйдет в семью мужа и будет почитать его предков, а не своих. Сначала тебя будет не любить собственная мать, потом ты будешь прислуживать свекрам, если тебе повезет, ты родишь сыновей и упрочишь свое положение в доме мужа, если нет - то лучше бы тебе и не рождаться. Девочка должна быть тихой, услужливой и обладать парой идеальных "золотых лотосов": ноги ей туго забинтуют лет в шесть-семь и до конца жизни ходить она будет, аккуратно переставляя ноги, чтобы не упасть. Если не умрет от заражения крови во время перебинтовывания, конечно.
В таком мире женщины изобретают свой язык, чтобы обмениваться письмами с семьей и подругами, поют песни и рассказывают истории, на которые не обращают внимания мужчины. Они образуют женские союзы: становятся назваными сестрами с девочками своего возраста, но эти союзы непрочные. Вершиной женской дружбы является союз лаотун - посестринство, которое должно быть крепче любых семейных или брачных уз. Именно такой союз заключают между собой две семьи, и девочки Лилия и Снежный цветок становятся связанными друг с другом. "Снежный цветок и заветный веер" - история, расказанная Лилией, уже в глубокой старости.
Когда я читала "Снежный цветок и заветный веер", думала о каких-то неочевидных вещах. То есть, не о самой истории, а о том, что ей сопутствовало. О том, как долго в Китае девочкам бинтовали ноги (серьезно, одна из самых страшных сцен, которую я читала - поймала себя на том, что поджимаю пальцы и подтягиваю ноги к себе), что в большинстве китайских исторических фильмов этот факт сглаживается. Что у них тоже был Китай, который они потеряли: когда главная героиня в конце радуется, как у ее семьи все хорошо, впереди-то маячит революция 1911, и все эти традиции и семьи из нескольких поколений скоро уйдут в прошлое. И как хорошо, что это закончилось: мысль о том, какая неудача - быть женщиной, там проходит через всю книгу. Конечно, это мысли героини, а не автора, можно только восхититься, как удалось все передать. Я читала, как ксенобиологию в чем-то: понятно, что это было, и было страшно, но это настолько чужое, что не сразу понимаешь, насколько человечна история именно главных героинь.

"Много лет назад, когда в Цзиньтяне я обучала Пион и ее названых сестер линиям, из которых состоит тайнопись, многие женщины спрашивали, не могу ли я переписать их автобиографии. Я не могла отказать им. Разумеется, я брала с них плату - три яйца или деньги. Я не нуждалась ни в яйцах, ни в деньгах, но я была Госпожой Лу, и все должны были относиться с уважением к моему высокому положению. Помимо этого мне хотелось, чтобы они ценили свои жизни, которые по большей части были печальными. Эти женщины происходили из бедных и неблагородных семей, которые выдали их замуж в очень раннем возрасте. У них болело сердце, когда они расставались со своими родителями, теряли детей, испытывали унижение оттого, что занимали самое низкое место в домах родителей своего мужа, и оттого, что почти всех их били мужья. Я много знаю о женщинах и их страданиях, но я почти ничего не знаю о мужчинах."

@темы: books

---

Времени не то, чтобы не хватает, его просто нет. Реальность, где я ношусь на работу - на работе - с работы, и воображаемая жизнь, где я сяду и займусь тем, что хочется. Недостаток в том, что в воображении намечаешь дела, в какой-то степени "проживаешь" их для себя, а потом удивляешься, что никто этого так и не заметил. Что неудивительно - транслировать записи прямиком из мозга пока что никому не удавалось.

Вот, например, уже больше месяца назад я сходила на "Так поступают все женщины" в театр Станиславского и Немировича-Данченко. Моцарт - это всегда прекрасно, ни разу не подвел.

Сидели в малом зале, так что оркестр размещался прямо у нас над головами, на балконе. А сцена начиналась сразу у первого ряда. Когда измученная переживаниями Фьордилиджи упала в обморок, то так и пролежала в ногах у первого ряда минут двадцать, пока ее по сюжету не нашли остальные.

Это для меня одна из самых лукавых опер. Можно поставить так, что после переживаний и подмены женихов все будут несчастны и подавлены открывшейся правдой, барочный мирок разметает по волнам. Можно посмеяться, признать, что так поступали и будут поступать. (Хотя я вот захотела продолжение: чтобы Фьордилиджи собрала чемодан, послала всю эту компанию и уехала куда-нибудь в Салерно, учиться на врача.) Здесь удался второй вариант. Вместо Италии, правда, был американский госпиталь времен Второй Мировой, где-то в районе Тихого океана, судя по утыкавшим сцену бамбуковым изгородям. Такая же изгородь была и вместо занавеса, она не убиралась, сквозь нее происходящее было видно, но ощущение - словно подглядываешь, играют не на тебя, а проживают свою жизнь. Две медсестры выхаживают двух бравых летчиков, и все у них хорошо, пока третий - язвительный пациент в коляске Дон Альфонсо - не подговаривает мужчин испытать своих возлюбленных. Прощание под бодрый марш, и вот в госпитале появляются новые пациенты, до бровей замотанные бинтами.

Очень радостное и легкое настроение, здесь даже Альфонсо не старый циник, а совсем даже молодой, и как-то понятно, что все его тирады о женской неверности не из-за общего философского настроя, а потому что невеста написала из дома, что выходит замуж за соседского фермера, а ему желает всяческих успехов и храбро сражаться дальше. Поэтому со служанкой Деспиной у них складывается не столько комический дуэт, сколько вариация на тему Бенедикта и Беатриче. В финале, когда все покаялись, прощены, и мужчинам пора на настоящую войну, из правой кулисы выкатываются три новых пациента, все в бинтах, и радостно подмигивают сестрам. Вечная тема, вечная история.

@темы: opera

---

Очень Важное Объявление

Дорогие все! 4 июля где-то с 14.00 я буду в парке Горького. Уточняю: где-то на лужайках. Если нам удастся отбить тамошние матрасы, расположимся на них, если нет - захватим покрывала с собой. Еще у нас будет пара колод Имаджинариума, Ира, возможно, захватит Плоский Мир. Наша цель: как бы поздравить меня с днем рождения, конечно, но главное - хорошо провести время. Так что я буду рада компании. Парк Горького - потому что там легче раздобыть еду, чем в Коломенском, но пока есть время для других предложений, я готова их выслушать. И ставьте крестики, если есть надежда вас увидеть))

Ну и картинка для привлечения внимания:

---

Времена и эпохи 2015

Хотела написать про "Времена и эпохи" сегодня, это было очень хорошо.
Мы посмотрели триумф (слона все-таки не было, зато нубийцы пронесли леопарда в клетке). Прекрасная реакция толпы: когда дети радуются не цезарю, а лошадке, а взрослые - квадрокоптеру над головами.
И патриций с сотовым выглядит вполне верибельно, а вот кельт - как будто свистнул у кого-то.
И кельты, которые убежали при продаже рабов с рынка (и народ расступился и пропустил, несмотря на вопли про "Кельты не люди!" до этого).
И суд в третий раз оправдал Секста Росция.
И древние греки возлежали так, что сразу было понятно, почему их римляне невзлюбили. Я выцепила кузена в хитоне и спросила, будут ли они воевать, на что кузен пожал плечами и сказал: ну мы же греки, у нас тут симпозиумы в основном.
И мы так и не нашли Иудею (добрая матрона Ольга долго отучала меня говорить "Израиль", угрожая прокуратором, помогло не сразу).

---

Наша старшая старшая группа "в депресняке и гипюре". Вживую воспринималось сильнее, но пусть будет.

@темы: flamenco

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Еще одним писателем, что грелся в Венеции в лучах славы, был Дж. Джеймс, автор сотни исторических романов, из которых не помнят сейчас, пожалуй, ни одного. Следовало бы скорее его, нежели Левера, назвать Эдгаром Уоллесом своего времени. Он прочитал много исторических материалов и после доброго слова, сказанного ему в юности Вальтером Скоттом, гремя оружием, галопом помчался по столетиям. На создание нового романа ему хватало девяти месяцев, и так продолжалось без перерыва восемнадцать лет. «Азенкур», «Арабелла Стюарт», «Контрабандист» — это лишь часть его романов. Большая часть его произведений написана была по одной схеме и часто начиналась следующим образом: «Однажды вечером, на закате солнца, одинокий всадник…», и все эти романы пользовались бешеной популярностью у читателей. Один поклонник Левера — это был Лэндор — сказал, что работа автора, «как всегда, чиста, полна надежд, отмечена благородным уважением к женщинам». Г.В. Мортон, "От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии"

Очень рада, что наконец взялась за Мортона. Прекрасные заметки путешественника - не самые систематизированные, но пестрящие анекдотами, историями, замечаниями. Наверняка с неточностями, но вот книгу про Северную Италию я прочитала - и давно не было такой ясной картины в голове. Как мир велик (с) Автор, к тому же, еще и путешествующий англичанин, еще плюс за стиль повествования. Он щедро дарит всю Италию: воды Клитумны у римлян, венецианская панацея-териак и способ ее приготовления, герцогства и кондотьеры, английский кружок во Флоренции. Я теперь буду гадать, каких наемников он имел в виду, когда рассказывал, что эти двое часто сражались друг с другом, но вне поля боя каждый назначил другого своим душеприказчиком и опекуном семьи, такая была нежная дружба. Посмотрела список его книг - их так много, какое счастье.

@темы: books

---

Сегодня пожалела нашего айтишника: новая менеджер хотела ему звонить, чтобы он пришел и сделал нам радио. Не знаю, как. Люди, которые считают, что техподдержка умеет паять чайники, существуют!
Пошла вторая неделя работы; после почти полугода фриланса разной степени успешности я бодра и ласково смотрю на экселевские простыни. Правда, бодрости ровно на работу и хватает, дома меня ждет кресло и стена, в которую можно смотреть.
В субботу доехала до кукольной выставки. Простите, если кто-то уже видел в инстаграме, но хочется еще показать.

Очень крутое валяние из шерсти и невероятно теплый образ:

еще того же автора

автор другой, но тоже шерсть. а еще у нее были "охотничьи трофеи", валяные из шерсти кабанья и львиная головы на стену

@темы: dolls

---

Ивашкевич, "Красные щиты"

Перечитывала ее всю неделю, у нас еще советское издание. В детстве очень нравилось.
Герой - польский князь, Генрих Сандомирский, один из Пястов. Но в двенадцатом веке Польша рассыпалась, и заново ее еще не собрали. Помнят о настоящей короне, которая была у прадеда, но где она? куда пропала? С одной стороны - Русь, с другой - Европа, и всё кажется, что там настоящая и интересная жизнь, а дома - какая-то мышиная возня.
Две части: в первой - путешествия Генриха, во второй - его попытки наладить жизнь по возвращении. И если первая просто искрится радостью, событиями и людьми (Генрих едет заложником ко двору германского кесаря, становится другом Барбароссы, посещает Сицилию, участвует в войне с сарацинами в Иерусалимском королевстве, наконец, встречается с Саладином), то вторая становится историей о проблемах лишнего человека в Средние века. Получается вывод: много думать вредно. Генрих дает вначале обет объединить Польшу, стать королем, и случаев удобных ему предоставляется множество, но он сдается и уступает - всегда. Оставляет любимых и друзей, отворачивается от советов. Тот тип исторического романа, когда история на самом деле об авторе, мне кажется.

отрывки про восприятие мира и времени, тут хорошо получилось

Наступило очень жаркое лето, приехал наконец Казимир. Явился он с несколькими панами, со слугой-немцем, исхудавший, осунувшийся - никакого лоску не набрался при императорском дворе. Увидав, что творится у брата в замке, он за голову схватился, позвал на совет Говорека и Виппо и не мешкая принялся за дело.
Генрих смотрел на него во все глаза - ни капельки Казимир не изменился; каким выехал на поле под Кжишковом, таким и вернулся. Говорил он только о том, что видел, проезжая через Вроцлав и Краков, и о том, как живет брат Болеслав. О Германии, о кесаре - ни слова. Позже Генрих случайно узнал, что Казимир ездил с кесарем в Италию, посетил ломбардские города и побывал в Турине на свадьбе свояченицы кесаря. Какой свояченицы? Оказалось, то была Рихенца; еще раз овдовев, она выходила замуж за тулузского графа. Генрих, услыхав ее имя, обрадовался, стал расспрашивать, как выглядит Рихенца, по-прежнему ли хороша? Казимир удивился: на свадьбе была скука смертная, а Рихенца - старая, некрасивая баба, и вообще в Италии такая жарища, что в доспехах не усидеть на коне и копье из рук валится. Прочили там ему в жены какую-то княжну, но об этом Казимир даже вспоминать не хотел. Вот и все, что удалось узнать Генриху о пятилетнем пребывании брата в Германии.

***

Как-то Генрих рассказал ему то, что слышал о короне Щедрого от Агнессы и Оттона фон Штуццелингена, однако умолчал о своем путешествии в Осиек. Мешко отнесся к его рассказу совершенно равнодушно.
- Корона, корона! - сказал он. - Да разве в ней дело? Крепкая рука нужна и уменье держать людей в кулаке.
Он немного походил по комнате, потом остановился перед Генрихом, поглаживая русую бороду.
- Видишь ли, времена переменились, теперь каждому охота приказывать, повелевать, играть нами, как шахматными пешками. Надо с этим мириться и потихоньку гнуть свою линию. Времена Храброго и даже времена нашего отца уже не воротятся. В том и состоит искусство правления, что надо уметь приспосабливаться к условиям.
- Нет, нет, ты не прав! - воскликнул Генрих. - Я видел Барбароссу...
- Ну и что с того? А я помню нашего отца и Скарбимира... - Тут Мешко задумался. - Нет, теперь все по-иному. Мы не могли бы стать королями.
- Почему?
- Да потому, что у нас нет решительности, простоты, беспечности, какие были у предков. Знаешь, дорогой мой Генрих, мне иногда кажется, что мы слишком много умничаем, рассуждаем, думаем. А надо жить, как жил наш отец. Надоест ему сидеть в четырех стенах и слушать вздохи нашей матушки, закричит он: "Рассылать глашатаев!" - и помчится со своими рыцарями, куда в голову взбредет. А потом везет домой злато-серебро, датские вазы и итальянские жемчуга. Боже мой, что бы сказал Щедрый о такой политике!

отрывок, полный ангста

Они выехали из леса на поляну, шум сражения становился все глуше. Однако силы покидали их. Посреди поляны стояло на подмостках из хвороста несколько стогов сена. Генрих и Герхо сползли с лошадей; Генрих немного разгреб сено, чтобы они могли сесть. Сбросив с головы остатки шлема, князь обтер лицо прапорцем Герхо - крови было много. Потом он сел, приподнял Герхо и положил его голову себе на колени. Стрела застряла глубоко в правом плече; когда князь ее вытащил, Герхо от боли потерял сознание, а из раны хлынула кровь прямо на руки князя. Он расстегнул кафтан Герхо, обнажил грудь - алая струя крови била непрерывно, слышалось даже тихое журчанье. Герхо открыл глаза, посмотрел на князя.
- Я вытащил стрелу, - сказал Генрих. - Сейчас тебе станет лучше.
Но Герхо пристально и скорбно смотрел на него. Генриха кинуло в дрожь от этого неподвижного взгляда.
- Чего тебе, Герхо?
- Помнишь Мелисанду? - жестко спросил Герхо.
- Помню.
- А Юдку помнишь?
- Помню.
- А Тэли помнишь?
- Помню.
- А Лестко помнишь?
- Я только что его видел.
- А Герхо помнишь?
Генрих склонился над умирающим. Глаза Герхо медленно закрылись. Генрих поддерживал его голову, просунув руку под затылок, и чувствовал, как вместе с теплой кровью уходят силы, уходит жизнь из этого молодого тела. Кровь заливала одежду Генриха, его руки.
- Герхо! - шепнул князь. - Герхо!
Герхо приоткрыл глаза, снова вперил в князя неподвижный, уже стекленеющий взгляд и вдруг сказал:
- Лучше бы я умер под Краковом.
Потом, как бы с презрением, отвернулся от князя и испустил дух.
...
За эти две недели в памяти Генриха прошла вся его жизнь. Перед его мысленным взором проплывало ее начало и то, что было потом, - плавно, неторопливо, как воды Вислы под Сандомиром. И он отчетливо видел каждый поворот ее течения и покойников, сидящих у каждого такого поворота. Мертвыми своими очами они глядели на свинцово-серый поток его жизни.
Но настал день, и жизнь эта ушла из него, иссякла, выскользнула из его рук, как конец сматывающейся ленты. Он жадно ее ловил глазами, но уже ничего не видел - впереди было пусто.

@темы: books

---

Съездили на фестиваль в Ступино, показывали новый номер. Даже два - мы и старшая группа. У старших был под эту песню:


Download Yasmin Levy Komo La Roza for free from pleer.com

И вот они выходили: красные гребни, черные кружевные мантильи, веера тоже красные, и дрожь пробирала. Танец в чем-то почти на грани китча, готичная мечта об Иберии, это "больше Испания, чем сама Испания". Но они его так вытянули, и хореография, как всегда, прекрасная, этот сладкий розовый запах, таких роз за высокой стеной.

Это о красивом. Потом были мы. Пока репетировали, боялись, что трость вылетит из руки, что упадет, что друг друга этими палками поубиваем или ритм не выдержим. Но! Вместо всего этого осветитель просто не включил нам свет и две минуты из пяти у нас шли в полной темноте. Зато поняли, что все остальные страхи - чепуха. Не знаю, что там зрители подумали, может, что у нас авангардная постановка в духе "Женитьбы" в "Двенадцати стульях". Зато хлопали потом четыре раза, а мы все не уходилиXDD

Еще был замечательный мастеркласс по пальмасу: час учились хлопать на три счета, к самому концу у меня начало что-то получаться.

@темы: flamenco