DIDO

Была сегодня на DIDO в Новой Опере. Это диптих: "Эней и Дидона" Перселла, написанная более четырехсот лет назад, и Пролог к ней, созданный М.Найманом в 21 веке. Получился "спектакль о том, как мы ставили спектакль". 1689 год, в Пансион благородных девиц в Челси прибывает певец Генри Боуман - передать партитуру оперы Перселла и судить соревнование на главную роль среди воспитанниц. И вот уже интриги плетутся, лучшая подруга пускает сплетню про исполнительницу партии Дидоны, взбешенный Боуман выбегает вперед и кричит, что уезжает, с него довольно, но тут звучит увертюра Перселла, и он застывает на месте. История началась. Дальше они все станут настоящими, какие бы роли ни были до этого.
Я очень люблю эту оперу. Она гармонизирует происходящее. Вот как буддисты крутят этот молитвенный барабан, так я ее пересматриваю или слушаю еще раз. Еще один раз с начала до конца - и что-то встало на свои места, можно двигаться дальше.

@темы: opera

---

Я все еще хочу быть Хаффлпафф, но Рэйвенкло ближе, судя по всему. Потому что - что я делаю в неясной ситуации? Илу на Курсерн и подписываюсь на еще какие-нибудь лекции. Итого, три курса, до марта я занята. В их числе, кстати, сейчас идет Magic in the Middle Ages от университета Барселоны. Так что если есть лишний час-полтора в неделю - рекомендую. На этой неделе слушали про рутинную и скучную работу инквизиторов и про то, как реальный Бернард Ги изменился в романе Эко и тем более в фильме. То есть, все ждут зловещего чувака на черном скакуне и с телегой пыточных приспособлений (возможно, нцы17 про инквизитора и ведьму. или ведьмака), а приезжает пожилой дяденька с пузом и пишет целыми днями. Разговаривает с людьми. Как сказали лекторы, народный самосуд страшнее.

---

Г.Л. Олди "Пленник железной горы" (Сильные #1)

Юрюн Уолан, сын одного из богов Восьмикрайней, хочет стать боотуром. Все хотят. Боотуры-богатыри сражаются с чудовищами Нижнего Мира, ездят по всем Восьми Небесам. Они сильнее всех, храбрее всех. Только почти никто не задумывается: что ты отдаешь, когда становишься сильным? и что случается с тем, кто слишком силен? Юрюну задуматься пришлось когда он узнал о существовании старшего брата Нюргуна (Нюргун - "Самый Лучший") - страшной тайны в семье.
"Нюргун Боотур Стремительный" - якутский народный эпос - здесь сплавлен с научной фантастикой, теорией времени Н. Козырева. И постепенно, вместе со взрослеющим Юрюном, вычленяешь из происходящего не чудеса, а странности. Боги, пытающиеся забыть, каково это - быть людьми; ни в коем случае не волшебные механизмы. Вопросы разницы между ученичеством, постижением - и приобретением любых выдающихся способностей. Как будто расходится занавес, где добрые - направо, злые - налево, не перепутаешь, а за ним рветсяв небе северное сияние, само небо кружится, и люди пытаются подчинить себе время не заклинаниями, а наукой, и выбор то ли сделан, то ли все еще делается.

Жду второй том.

@темы: books

---

Бал Вампиров

В четверг сходили на Бал вампиров в МДМ. Оказалось, что еще помню оттуда целые строки, правда, на немецком. Я его и Элизабет слушала без перерывов лет десять назад. Линия Герберта все еще лучше всех, отрыла такой же давности фики Баньши и перечитываю.

издевательства Камараша на каком-то из концертов

смена ролей на немецком капустнике; больше всего доставляет ухмыляющийся Кролок-старший на заднем плане

@темы: musicals

---

Последние предновогодние дни вышли как в Мюнхгаузене: сначала намечались казни, потом - развлечения, потом решили совместить. На сам Новый год новогоднего настроения как-то не выпало, но все прошло хорошо. Потом вечером первого уехала в Вологду. И этот город снова сработал правильно. То есть, там даже желания рефлексировать не было, сплошное существование в настоящем моменте. Ходишь, ешь, спишь, перечитываешь сто раз читанное. Жаль, в этот раз не сходила в краеведческий музей. Уехать - почти всегда хорошее решение. На второй день пришли сильные морозы, спешно купили мне меховую шапку. Я теперь себе в ней напоминаю, в зависимости от настроения, то Оленьку Биллевич в "Потопе", то актрису Талызину за пять минут до исполнения "Вагончик тронется". В ночь отъезда дверь у вагона от мороза заклинило, заходила через соседний.

Досмотрела сегодня Yuri on Ice. Главные герои все еще никак, вот Плисецкий с дедушкой - это любовь. Приобщаюсь к написанному Док фику про Грейвза, от него хорошо. Все еще не посмотрела Изгоя, Ассасина и бог знает что еще.

Расчистила себе наконец рабочее место дома, почти хочется плакать от счастья, как будто гипс сняли, или дали разогнуться еще чуть-чуть. Или вот это ощущение - счастье и есть?

---

Оставшееся по ФБ этого года. Выложить сейчас, чтобы начать новое в новом году.

Название: Далекие всадники
Исторический период: 463 - 476 гг.
Размер: драббл, 806 слов
Пейринг/Персонажи: Орест Флавий, Ромул Августул – последний римский император
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: эпоха перелома после смерти гунна Аттилы. Кем стали его соратники и что их ожидало?
Предупреждения: смерть персонажей

463 г.

– Расскажи! – просит Ромул и дергает за полу плаща.
Орест сажает сына на колено. Тот сразу хватается за витой шнур, скрепляющий плащ. Четвертый год: уже взрослый, чтобы не тащить все в рот, но не настолько взрослый, чтобы приказать рукам не тянуться, куда не следует. Орест смеется.
– О чем тебе рассказать? – внизу слышатся голоса его солдат: скоро выезжать в очередной поход по приказу императора. Сколько лет будет его сыну, когда он вернется?
– О страшном гунне!
– Он был не страшный, – тихо говорит Орест. – Он был могущественен и велик. Ты еще мал, но потом поймешь. Слушай. Далеко отсюда, в Паннонии, он выступил навстречу своей судьбе. Аттила, так его звали. Он был царского рода и великий воин. Отважный в бою и великодушный к друзьям. Гунны – варварский народ, но Аттила всегда говорил с императорами Востока и Запада и святыми отцами на равных.
– И ты? – сонно требует Ромул. Он еще не сознает всего значения этой истории, но уже помнит ее наизусть и не позволяет отцу пропустить ни слова.
– И я там был, – Орест встает, прижимая сына к груди. – На Каталаунах и под Равенной. У стен Рима и в Константинополе. Спи, сын.
Он качает Ромула, прислонившегося к его плечу, а перед глазами стоят пустоши Паннонии. Трава задевает ноги всадников, кажется, что едешь вечность и конца твоему пути не будет. Думал ли он, отправляясь в первый раз с посланием ко двору Аттилы, «вождя варваров», «выскочки», что останется там на двадцать лет? Что обретет то, что тщетно пытается найти сейчас на службе у императора Гликерия: предводителя, за которым стоит идти. Товарищей, которым можно доверять. Онегисий, Эдекон, Скотта, где они все теперь? Умер Аттила, и его империя растаяла быстрее, чем утренний туман.

475 г.

– Расскажи! – требует Ромул. Он едва не топает ногой от нетерпения, но сдерживается: все-таки четырнадцать лет, совсем взрослый.
За стеной палатки слышится лошадиное ржание и окрики центурионов. Завтра они будут в Равенне.
– О чем? – спрашивает Орест. Его забавляет нетерпение сына. Мальчик получит свой ответ, но чуть позже. – Я рассказывал тебе, как Аттила едва не взял Константинополь?
По лицу Ромула видно, что рассказывал и не раз, но он пересиливает себя и молча ждет.
– Император Феодосий Каллиграф был слаб и глуп. Он сначала заключил с гуннами договор, а потом попытался разорвать его и науськать на них враждебные племена акациров. И ладно бы, но он не смог даже схитрить, чтобы Аттила не узнал. Ох, как он разозлился! Мы стояли под стенами города, держали его в осаде. Но тут приехал Аттила и приказал отступать. Вот так просто. Думаю, они там, за стенами, так и не поняли, что их спасло.
– Константинополь твой Аттила все-таки не взял! – Ромул не смог промолчать. – И Рим тоже!
– Сомневаешься, возьмет ли твой старый отец завтра Равенну? Возьму, сын. Аттила развернул войско, потому что судьба его империи решалась не под теми стенами.
Потому что он был Аттилой. После его смерти на земле остались только обычные люди, такие, как сам Орест, например. Который не видит причин, почему в Равенне императором должен сидеть какой-то Юлий Непот, а не Орест Флавий.
– Вот бы сюда еще Эдекона. Или Онегисия. Нам бы пару таких военачальников, сын.
Ромул хмурит красивые брови.
– Чтобы они также потребовали свою долю?
– Тоже верно, – с грустью соглашается Орест. Он знает, что испытал в жизни то, что дано немногим: настоящую преданность вождю и соратникам, где не было места зависти. – Еще одна история, сын. Когда Аттила умер, я возражал против раздела его империи. Император должен быть один. Я сам родом из Паннонии, нечистая кровь, а твоя мать – из древнего римского рода. Поэтому завтра, когда войдем в Равенну, я провозглашу императором тебя.
Ромул смотрит на отца, и в его лице больше страха, чем радости.

476 г.

Ромул ни о чем не просит отца, когда тот уезжает на битву. Император не должен просить, чтобы ему сказали, что все будет хорошо. Он провожает своего полководца на войну: германские наемники, взявшие для них Равенну, взбунтовались и объявили королем какого-то Одоакра. Орест бодр, его ничто не беспокоит.
– Ты послушай, – останавливается он перед тем, как сесть на коня. – Знаешь, чей сын этот Одоакр? Эдекона! Мы же с ним столько лет бок о бок были у Аттилы. Старина Эдекон погиб, когда сражался с королем остготов, а сын его, значит, теперь точит зубы на нас. Забавно будет сказать ему: я знал твоего отца, парень.
«О чем ты? – хочет крикнуть Ромул. – К чему говорить о призраках, разве пощадит тебя этот Одоакр?»
– Возвращайся с победой, отец, – говорит он.
– А как же иначе, – хмыкает Орест и трогает коня.

28 августа 476 г.

Битва проиграна. Орест стоит на коленях и ждет, пока назначенный воин примеривается саблей к его шее. Одоакр и его военачальники наблюдают. Он действительно похож на Эдекона. Ромула жаль, теперь мальчику придется решать самому, но он почему-то почти за него не беспокоится. Последнее, что видит Орест, – косые тени всадников, едущих по бескрайней пустоши. Он горячит коня и скачет за ними, а травы хлещут его по ногам. Он знает этих всадников, он верит, что они подождут его.



Название: Дорога
Автор: fandom Middle Ages 2016
Бета: fandom Middle Ages 2016
Исторический период: 1389 -1390 гг.
Размер: драббл, 830 слов
Пейринг/Персонажи: Мануил II Палеолог
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: закат Византийской империи

Они без отдыха шли по Анатолии, и облако пыли, поднимаемое войском султана, было видно на горизонте задолго до появления самого войска. Стояло лето, и без того маловодные реки пересыхали, ястреб, слетавший с Понтийских гор на равнины, равнодушно смотрел на пришельцев. На этой земле никогда не было покоя: хетты, лидийцы, Ахемениды, Искандер Двурогий, ромеи, теперь – турки-сельджуки.
По приказу султана Баязида под его знамена пришли не только соплеменники, но и союзники, в разной степени зависящие от него. Отряд за отрядом тянулся по сухой земле, почти не глядя по сторонам, так вымотала их жара. Один из знатных, судя по всему, воинов придержал коня, и вместе с ним остановилось еще несколько всадников, не то охраняя, не то не давая сбежать.
– Желает ли блистательный воды, или, может, ему необходим отдых? – в почтительном вопросе скользила едва заметная насмешка. Воин покачал головой.
– Смотрели мы, далеко ли отсюда до земель обетованных, где реки медом текут, – вмешался третий всадник. – А то, говорят, ворона поседеет, пока до них долетит, а вы-то все уже давно белые.
Он указал на черный хвост, венчавший шлем турка: тот запылился и был теперь скорее пегим, чем смоляно-черным.
Турок процедил что-то сквозь зубы и отъехал.
– Зря ты это сказал, Фока, – сказал первый всадник.
– Зря, не зря, а все ж отвел душу. Да и ты, царевич, улыбнулся.
– И то верно. Ладно, едем, а то сейчас еще больше доброхотов набежит. На привале поговорим, – названный царевичем поехал вдоль рядов греческих воинов, время от времени останавливаясь и с кем-нибудь заговаривая. И лица людей прояснялись, забота этого похода отпускала их.

Убедившись, что все встали на отдых, припасы разделены и часовые назначены, Фока пошел в палатку царевича Мануила. В отличие от роскошного шатра султана, она была скромнее некуда. Мануил уже снял верхнюю одежду, сидел в одной заскорузлой от пота рубахе и штанах. Воду берегли, и царевич отказался брать больше, чем его воины.
– Пир у нас, – кивнул он на складной стол, – садись, Фока.
На столе стояли три серебряных кубка, до половины наполненные вином, лежали на блюде ломти хлеба, овечий сыр и вяленое мясо. Третий гость, Иоанн Дука, второй помощник Мануила в походе, сидел на полу, по-турецки скрестив ноги.
– Иоанне! В походе мало ногам покоя даешь, ищешь, чем бы еще их утрудить?
– Как еще окажу почет, если ниже сесть некуда, – улыбнувшись, ответил тот. – Откуда в тебе столько насмешек, Фока, я думал, их все ветром давно выдуло?
Мануил улыбнулся, слушая эту перепалку. Знал, что они и вполовину не так веселы, как хотят показать. Но если слабеет предводитель, слабеет и все войско. Поэтому его соратники сегодня шутят. Поэтому он, Мануил Палеолог, будет смеяться их шуткам. Здесь, среди турецких войск, идущих на усмирение последних христиан в Анатолии. Где он, наследник трона Константинополя и ромейской империи, – всего лишь один из прибывших на помощь султану Баязиду. Потому что они слабы. Потому что его отец, император, не смеет ослушаться неверных.
– Брось, царевич, – Фока все же заметил его настроение, но кто мог это понять лучше, чем молочный брат, товарищ еще детских игр? Родному брату Мануил доверял меньше, чем этим двум. – Не ты ли нам говорил: «Терпение»? Так я тебе сейчас скажу, чтобы не забывал: терпение.
– Сказать легко, – заметил Иоанн, – терпеть невмочь.
Голосами совести говорили с ним сейчас эти двое. Мануил закрыл глаза. Сколько лет он терпит? Спроси кто, ответил бы: всю жизнь. Когда в самом детстве уяснил себе, что за стенами Города, города городов, не бескрайняя империя, а клочки земли, которую продолжают прибирать к рукам турки. Когда бродил по ветшающим покоям забытых дворцов, по Феодосиевой стене, видя среди развалин призраки зданий и людей. Когда на торжественных службах в Святой Софии понимал, что умерших за спиной больше, чем живых, и число их только растет.
– Худшее сейчас, – сказал он, – то, что мы сражаемся за них. Умаляем этим наши силы и увеличиваем их. Нас перемалывают жернова судьбы, вот чего я боюсь.
– Прекратишь ли ты от этого делать то, что должен? – серьезно спросил Иоанн.
Мануил вспомнил, как отчитывал его султан Мурад, когда он по юношеской горячности пытался поднять восстание в Фессалониках. Как мальчишку, забравшегося в чужой сад за вишнями. Того, кто не представляет угрозы. Как покровительственно и хищно улыбается султан Баязид, сын Мурада, на военных советах. Всякой империи свой срок, пали Афины, и Персеполис, и Рим. Его отец напуган и устал, его старший брат думает только о власти и удовольствиях.
– Нет, – усмехнулся он в конце концов, – пусть я малый камень, но и от камня в сапоге может быть вред. Отдыхайте, друзья.

Поход продолжался по местам совсем заброшенным и диким.
– Эй! – окликнул Мануил ближайшего турка и указал рукой в сторону развалин вдали. – Что это был за город? Как назывался?
Турок пожал плечами.
– Мы уничтожили город, господин, время уничтожило его название, к чему оно тебе?
Дальше царевич ехал не оборачиваясь. Боялся, что увидит за спиной очертания храмов и стен только для того, чтобы они стекли по небесам вниз, осыпались сухими листьями. «О Город мой, город городов, неужели я доживу до того дня, когда забудут и твое имя? Сил мне, Господи: не для того, чтобы не отчаиваться, но чтобы никто не увидел это отчаяние на моем лице».
Ястребы и стервятники кружили над войском, дорога продолжалась, бесконечная и безнадежная.



Название: Время крови
Исторический период: 4 февраля 1461 года
Размер: драббл, 734 слова
Пейринг/Персонажи: ОЖП, голова Оуэна Тюдора
Категория: джен
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: по легенде, после того как Оуэна Тюдора казнили, какая-то нищенка унесла его голову, умыла ее и зажгла вокруг более сотни свечей.
Предупреждения: смерть персонажей
Примечания: кимры - самоназвание валлийцев



- Чистый, - говорит женщина, - теперь ты чистый.
Она берет гребень и начинает расчесывать спутанные волосы на мужской голове. Старается сделать как лучше, но его глаза все смотрят на нее и мешают.
- Прекрати, - с упреком говорит она, - я и так для тебя столько сделала сегодня!
Она стояла на площади с самого утра, под февральским ветром. В лицо била снежная крупа, мокрая и грязная. Этот снег не сделает мир чище, не укроет грехи. Души убитых при Мортимер-Кросс носились в воздухе и голосили на все лады. Она тревожно косилась на соседей: не слышат ли те? Но добрые жители Херефорда не знали о тех, кто стоял рядом с ними. Воин, придерживавший руками распоротый ударом живот, слушал спор булочника с соседом. Совсем мальчик, с вытекшим от удара глазом и обнажившейся под чьим-то мечом до кости щекой улыбался хорошенькой дочке мясника. Та завизжала бы от ужаса, если бы могла видеть его. Люди с отрубленными конечностями, с синюшной бледностью на лице, не отходили от живых. Плохо не понимать, что ты умер. Женщина знала, что такие мертвецы присасываются к людям и ходят за ними по пятам, вытягивая радость и тепло. Хорошо, если хватит ума обратиться к ней. Немного шепота на воду, связанные особым узлом ветви и травы – и нечисть отступит от порога. А если слушать только священника, то скоро они наслушаются его вдоволь: похорон на ближайшие годы им хватит.
- И ты тут тоже постарался! – говорит она. – Не целовался бы с француженкой, Оуэн ап Тудир, дольше бы прожил!
Он молчит. Что ей может сказать отрубленная голова? А она столько сегодня вытерпела из-за нее!
- Я стояла там с самого утра, - перечисляет она, не осознавая, что повторяет это уже не в первый раз, - ждала, вместе со всеми. Ты же наш, Оуэн, мы все тут – кимры. Ждала, пока тебя приведут. Смотрела на твою казнь. Говорят, молодой граф Марч приказал, потому что вы убили его отца и брата. Они тоже кого-нибудь убили, я-то знаю. Потом насадили твою голову на пику, но эти англичане ни за чем не могут уследить правильно. А ты был весь в крови, и волосы так торчали. Зато теперь ты красивый. Я умыла тебя, причесала. Почему ты не хочешь показаться?
Ей страшно. Не из-за головы мертвеца, которую она прижимает к груди бережно, словно ребенка. Над Херефордом летают ведьмы. Их тоже видит только она. Зловонные рты, волосы, из которых свисают намертво там запутавшиеся летучие мыши. У каждой по два лица; первое ужасно, все покрыто язвами и гноем, второе – красивое и бледное, из алого рта слышится несмолкающий вой. Второе видят только воины, павшие в бою. Ведьмы тоже забирают умерших, правда, куда они их уводят, она не знает. Но и ведьм слишком мало, чтобы помочь всем.
- Мы умоемся в крови, Оуэн. Как ты. Только тебя отмыла я, а кто закроет наши глаза?
Она знает, что безумна. Но иногда безумие помогает. Сегодня она злится на себя из-за этого. Надо что-то сделать, чтобы затворить кровь. Чтобы поля не стояли побитые дождями или тяжелыми копытами боевых коней. Колесо-то уже завертелось. Оуэн ап Тудир женился на королеве – история как в сказке, только вот конец нехорош.
- А как ты там стоял, перед палачом, - вспоминает она, - усмехнулся и сказал: «Эта голова лежала на коленях у королевы Катерины, а сейчас ляжет на плаху». Все твоя гордость! Ты уже упал, а сколько мертвецов потянется за тобой!
Их тени она тоже видит, но не желает слышать имен. У нее есть дела поважнее.
Свечи она собирала много лет. Огарки и целые, стройные, не горевшие ни разу. Сейчас она достает их все. В центре комнаты кладет голову Оуэна Тюдора, второго мужа королевы Екатерины Валуа, отца Джаспера и Эдмунда, деда Генриха. Вокруг него, по одной ей понятному условию, расставляет свечи и зажигает их – одну за другой. Круги расширяются, лабиринт ветвится и путается, она спешит.
И не успевает. Дверь в ее хижину отлетает от удара ноги, и входят англичане.
- Вот эта побирушка, - говорит один из них.
Она вскидывает руку: осталось всего с полдюжины свечей, и все будет хорошо. Но на голову опускается удар молнии, и у нее в глазах сначала все багровое, а потом черное.
Один из англичан, расшвыривая свечи, подходит к голове Оуэна Тюдора.
- Поглядите, какого красавчика она из него сделала!
- Пойдем, поднимем его повыше, пусть все посмотрят.
Они уходят. Некоторые свечи продолжают гореть. Утром, или чуть раньше, соседи придут посмотреть, что случилось, и затушат их, чтобы не было большого пожара.
В небе над Херефордом затягивают беззвучную песню ведьмы. Кровь отворилась.

@темы: моё

---

О сказках

Дилогия "Сказки сироты" Кэтрин Валенте меня очень развлекла и утешила в последние дни этого года. Это действительно сказки - странные, удивительные и страшные. Со всеми монстрами и чудовищами, которых только можно вспомнить, и еще несколькими, которых стоило придумать. Это книги, дающие блаженное забытье, доза чуда. Ты читаешь: давай я расскажу тебе историю о том, как я встретил человека, который рассказал мне историю. И начинается скольжение по спирали, остановиться невозможно. Один рассказ в другом. О мачехе, которая была добра к своей падчерице, но ничего хорошего им это не принесло. О войнах и городах, таких городах, как в средневековых описаниях неизвестных краев, земле пресвитера Иоанна. О том, что все мы немного монстры.
Потому что мне иногда нужна сказка. Без морали и даже без счастливого конца. История, когда не думаешь ни о чем больше, кроме как - что было дальше? Потому что в настоящей сказке корни деревьев растут сквозь черепа. Потому что в настоящей истории ты не ищешь башню или дракона. Ты ищешь себя. И иногда находишь.

@темы: books

---

из жизни

Наблюдаю сейчас за фламенко-скандалом (увы) в сетях. Простыни постов. И - скорее всего потому, что я в нем кровно не замешана - ясно вижу, где в доводах логика подменяется эмоциями. Книга про пропаганду в СМИ начала работу в моем мозгу)) Вот здесь - сгладили, здесь - "а зато они старались!", при этом главный и вподне адекватный пункт, в котором и есть проблема, уже куда-то сдвинулся, и полезли старые обиды. Наглядное пособие.

На работе очередной виток гребаного цирка. Думаем открыть тотализатор.

Вытащила из себя проблему "детей в Африке". В прошлую субботу рассказывала о том, что у меня происходит, и сформулировала: всегда учили, что надо справляться. И потом, когда начинает клубиться и обвивать какая-нибудь хрень, я думаю - ну нехорошо на такое жаловаться, у кого-то все еще хуже. Не предусмотрела - но могла бы предусмотреть, сама виновата. Не сделала все возможное - иди и рефлексируй. Но ведь всегда будет кто-то, у кого все еще хуже. Позволить себе прощать себя - трудно, но хотя бы помнить, что есть и такой вариант.

---

Полеты в одиночку

Нашла отличную книгу про самолеты, и она уже закончилась. Воспоминания Роальда Даля, как он в конце тридцатых поехал в Восточную Африку работать на "Шелл", потом началась война, он шесть месяцев учился летать, потом полетел на войну, падение самолета, Даль едва не сгорел, как его собирали по кускам, как потом пятнадцать Спитфайров пытались быть всеми ВВС Греции. Совсем не сентиментальная и очень про людей. А потом он вернулся с войны и стал писателем.

@темы: books

---

Тема спецквеста у нас была вот такая:

И оба раза я сработала буквально.


Название: Легкая ноша
Исторический период: конец 8 века, правление Карла Великого
Пейринг/Персонажи: Берта/Ангильберт, Карл Великий
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: о том, как ведет себя настоящая принцесса в критической ситуации
Примечания: в тексте использованы фрагменты из стихов Ангильберта, перевод М.Л. Гаспарова


Наутро выпал снег, и Берта поняла, что все пропало. Она еще постояла какое-то время на крытой галерее: смотрела на чистый белый двор, прикусив губу от досады. Потом передернула плечами и вернулась к себе.
В покоях было жарко, пахло сухим деревом и притираниями. В полутьме под ноги попадался то брошенный вечером кубок, то дремлющие собаки, то сапог Ангильберта. Сапог Берта пнула от полноты чувств и пробормотала такое, что услышь ее благочестивый Алкуин, не миновать было бы епитимьи. Нравом она пошла в отца, а тот, хоть и покровительствовал искусствам и наукам, на гнев был скор. Однако о гневе отца ей думать не хотелось, и так его уже не миновать.
Она подошла к ложу, и досада ее на мгновение побледнела, утихла. Ангильберт спал и не ведал еще о постигшем их несчастье. Она полюбовалась его темными бровями, лицом, даже во сне сосредоточенным, и тронула за плечо.
- Просыпайся, любовь моя. Надо спешить.
Тот заворочался, сел, наконец, и протянул к ней руки:
- Истинно, дева сия достойна любых песнопений!
За это Берта его тоже любила. Но не сейчас.
- Снег выпал, - сказала она и проследила, как меняется его лицо.
- Много?
- Весь двор засыпало.
Ангильберт посидел еще какое-то время, потом со вздохом откинул покрывало и принялся собирать одежду. Руки его слегка дрожали, когда он расправлял рубаху.
Берта его за это не винила. Государь Карл в гневе был страшен, все знали. Особенно же гневался он на тех, кто посягал на честь его дочерей. Хотя дочерям так уже наскучило безмужнее состояние, что посягали скорее они, чем на них. Но вот несправедливость: карал государь всегда лишь мужчин. И хотя Ангильберт был любимым советником и доверенным секретарем, Берта была любимой дочерью. Значит, пострадает Ангильберт вдвойне. Большая любовь порождает большее наказание. А наказание будет, ведь в свои покои Ангильберт сможет вернуться лишь через двор, оставив следы на снегу. Следы, что выдадут их вернее, чем зайца на пороше.
Ангильберт, уже одетый, подошел, взял ее руки в свои и поцеловал. Держался он прямо, и голос был звучен по-прежнему. Берта порывисто обняла его, постаравшись не делать этого в полную силу. Дочери Карла удались в него не только ростом, но и силой, и выносливостью, так что до сих пор Берта опасалась в порыве страсти навредить любимому. Его же это не пугало вовсе. Он смеялся, звал ее Дианой-охотницей и писал стихи о ее золотых волосах, белоснежной шее и царственной стати. И Берте было все равно, что он старше ее почти в два раза и почти на голову ниже. А теперь, волей ее отца, победителя аваров, баваров, саксов и много кого еще, Ангильберт может и вовсе этой головы лишиться.
Другая бы зарыдала, заломив руки, но Берта по три дня могла преследовать оленя верхом и сама лечила своих собак. Она удержала Ангильберта за рукав.
- Там не должно быть твоих следов.
- Но они будут. Не кори себя, любовь моя, я пришел бы к тебе и по углям.
Как все же чувствительны мужчины! И всегда невовремя!
- За мной! – скомандовала она.

На утреннем совете государь Карл был сосредоточен и словно бы удивлен каким-то сном. Читали послание папы, обсуждали, как бы укротить сборщиков податей и корыстных судей, запрещать ли скоморохов и певцов. Ангильберт сидел на лавке смирно, изредка вставлял свое слово, но под конец разохотился и принялся горячо отстаивать представления, ибо они радуют сердце, а радостное сердце славит Господа. Да даже в площадном фарсе ничего плохого нет, ведь смеются люди в конце концов лишь над собой, узнавая и обличая пороки.
- Хорошо сказано, - Карл привык раздавать команды в битве, и голос его легко перекрыл поднявшийся шум. – Игра о неверной жене, глядишь, заставит кого-то устыдиться, история о хитром обманщике – научит беречься недобрых людей. Но скажи мне, Ангильберт, чему учит нас история о девице, которая, чтобы спасти возлюбленного от гнева отца, посадила его к себе на спину и пронесла по снегу, оставив на нем лишь свои следы?
Ангильберт похолодел. Да и окружающие почуяли, что вопрос неспроста: мало кто не замечал взглядов и рукопожатий, которыми обменивались государев советник с государевой же дочерью. Ангильберт вспомнил, как скрипел проклятый снег, как засмеялась Берта, опустив его на землю. «Пусть попробует наказать тебя за то, что я к тебе прибежала!» Значит, все-таки увидел, или верные слуги донесли, мало ли таких во дворце.
- Милосердию, государь, - наконец, ответил он. – Ибо это последняя надежда тех, кто неблагоразумен. Милосердие – удел великих.
А ты, государь мой, сменил уже третью жену, любовниц же твоих пересчитать и вовсе трудно. Но не говорить же такое в лицо при всем дворе. Ибо все мы слеплены из высокого и низкого, и Ангильберт не знал, на что надеялся сейчас. На то, что Карл вспомнит, что и сам не чужд греху, или что станет выше земных обид?
- Выйдите все! – рявкнул Карл. Когда они остались вдвоем, заговорил снова:
- Удел великих, значит. Я – великий, и потому должен терпеть?
Ангильберт решил не искушать судьбу очередным силлогизмом и промолчал.
- Жениться не разрешаю, - уже тише добавил Карл, - мои дочери останутся при мне. В остальном, Ангильберт, делайте, что хотите.

- И думается мне, - рассказывал Ангильберт Берте уже вечером, - что все же мои слова его укротили. Как Давид укротил Саула игрой и получил дочь его Мелхолу…
- В жены, - закончила беспечно Берта. – Не печалься, любовь моя, будем жить во грехе.
Она снова обняла своего поэта и вспомнила сегодняшнее утро. Раннее: зорька только-только показалась алым отблеском, когда она, Берта вернулась к себе. Отец ее, государь Карл, стоял у смятого ложа, заложив руки за спину. Брови его были насуплены, взгляд тяжел.
Как же он ее поносил! Голос не поднимал, он у него и так звучнее охотничьего рога. И попрание девичьей стыдливости! И затухший светильник целомудрия! И позор его сединам!
На позоре-то Берта и не выдержала. Если до этого у нее что-то дрожало перед гневом отца, то сейчас словно лопнула натянувшаяся струна. Ведь он сам учил ее не бояться.
"А сами вы, государь отец мой, - почти зашипела принцесса, - у нас светоч целомудрия, как я погляжу?"
Карл попытался нахмурить брови еще сильнее, но Берта уже уперлась руками в бока.
"Третья жена твоя - меня старше всего на пять лет! Четвертая моложе будет?!"
Она наступала, он отступал, пока не запнулся обо что-то и не сел с размаху на ложе. Берта нависла над отцом, точно сердитая нянька над малолетним ослушником.
"И ладно бы жены, государь, но ведь и любовницы тоже были! Да я всех своих братьев и сестер, которых ты наплодил, по именам не помню! Подумаешь, грешу с Ангильбертом - не грешу, а люблю! Буду любить, хоть и не под венцом!"
Тут она вспомнила, что стоит дать отцу возможность побыть великодушным, хотя после такого крутого варева он мог бы ее и в монастырь сослать, не задумываясь.
"Посему прошу твоей милости, государь, - вышло сухо, потому что она еще злилась, да и отец сидел весь, словно потерянный. - Дай ты нам жить спокойно. Уже."
"Живите!" - просипел отец и беспомощно махнул рукой. После этого он встал и удалился на совет, шепча проклятия и раздавая пинки собакам.
- Вот сила слова! – воодушевился меж тем Ангильберт. – Любит поэтов Давид – Давид есть слава поэтов! Вот о чем я напишу!
- Конечно, любовь моя, - согласилась Берта. Все закончилось хорошо. Отец еще поворчит какое-то время, но когда все заговорят о его милосердии и великодушии, скоро сам поверит, что так и думал поступить с самого начала. Ангильберт напишет еще одну поэму, а главное – останется с ней. Каждый получил то, что хотел, а уж что об этом будут рассказывать другие, ее не волнует.


И второй, любимый и абсурдный.

Название: Космогония с точки зрения слонов
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: об устройстве этого мира: кратко, доступно



- «…все это также наивно, как вымысел наших невежественных предков, - с выражением читал Второй Слон, - что Земля покоится на спинах трех слонов, а те, в свою очередь, на черепахе…»
- Конечно, вымысел, - зевнул Первый Слон. – Во-первых, черепах у нас две. Во-вторых, еще целый кит под ними.
- Почему невежественных-то? – спросил Второй.
- Ты у нас самый начитанный, ты и скажи.
Правая Черепаха закатила глаза и кивнула Левой. Старый этот спор длился веками.
Вначале до края земли добраться было очень просто. К ним сюда постоянно кто-то падал, Слоны едва успевали ловить и закидывать обратно. Мир человека был так мал, что заканчивался за первым же неизвестным пригорком. Все, кто выходил в море, ожидал найти край света, и чаще всего они его находили. Некоторые возвращались и рассказывали о том, что увидели. У Третьего Слона была неплохая коллекция изображений земного устройства. Она очень раздражала Первого Слона, потому что ни на одном рисунке он на себя не походил. Что-то не то с ушами.
По водопадам, с грохотом рассеивающим брызги в черном и густо-звездном небе, к ним скатывались лодки из выдолбленных стволов деревьев, плоты, низкие корабли. Потом корабли стали строить на Севере, и дело пошло еще веселее: Третий Слон, обладавший самым дурным чувством юмора, полюбил подкрадываться к викингам и громко трубить.
Монахи, особенно ирландские ничему не удивлялись. Крестили всех увиденных зверей, говорили «Здравствуй, Божья Тварь», и шли себе дальше.
Время от времени мир рос. Иногда - громадным скачком за раз, так что им всем приходилось привыкать к новым размерам блина над головой, иногда неприметно. И вот, наконец, настал этот страшный миг.
- Тысячи лет все было хорошо, - никак не мог остановиться Второй Слон. – Что им теперь не нравится?
- Это подростковый бунт, - авторитетно сказал Первый. – Нигилизм.
- Это обидно, - сказал Второй, и все с ним про себя согласились. – Она округляется все сильнее. Как нам держать ее дальше?
- Возможно, тебе тоже стоит расти? – подала голос Левая Черепаха.
Все задрали головы. Земля, теперь уже точно круглая, уходила от них ввысь. Окруженная светом звезд, точно снежной пылью.
- Щекотно, - хихикнул Третий Слон.
- И странно, - сказал Второй. – Держишь гораздо больше, но вроде как легче.
Кит вздохнул.
- Они тоже скоро поймут, что выросли – прошептала ему Правая Черепаха. – Мир так велик, дай им привыкнуть.
- А когда они снова начнут нас искать? – спросил Третий Слон. – Мне без них скучно.
- Я думаю, что скоро, - ответил Первый. – Давай подождем?
И они принялись ждать.

@темы: моё

---

деанон

Моя единственная и неизменно самая любимая команда на этой летней битве. Мы были хороши.

Подобралась к Фридриху, наконец. Все еще не знаю, с какой стороны интереснее это показывать (опять хочется с той, когда все уже умерли, it's a type), но лучше начать и пробовать, чем не пытаться вообще.


Название: Ожидание
Исторический период: 1207 год
Пейринг/Персонажи: Фридрих II Штауфен, ОМП
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Еще есть время. Время до появления новой фигуры на игровой доске. И пока ты сам об этом не знаешь, дороги сводят вас, неприметно и упорно.


Корабль качало так, что Палермо на горизонте то исчезал с глаз, то появлялся снова: город всех оттенков желтого и коричневого посреди синих волн. Эццо поискал подходящее сравнение, но на ум ничего не шло. Можно было бы спросить у дяди, тот был мастером риторики, но почтенного Пьетро делла Корреджо начало мутить, едва он ступил на борт. Сейчас он обвис, держась за канаты, и то ли бормотал молитву святому Пантелеймону, то ли проклинал погоду, ветры, море, да и все их путешествие заодно.
Эццелино поискал взглядом остальных спутников. Сидящие у мачты Микеле и Донато замахали ему. Он кивнул им, однако подошел к дяде.
- Дядюшка, может, вы присядете?
Дядю Пьетро качало, точно полупустой бурдюк. Несмотря на плотное телосложение и любовь к еде, каменистые дороги Апулии он перенес с легкостью, а вот на корабле сплоховал. Он вздохнул.
- Мальчик мой, от перемены положения моего тела на этой посудине ничего не изменится. Я слишком мал, а силы, объединившиеся против меня, могучи. Эй, - окликнул он пробегавшего мимо матроса, - когда мы будем в Палермо?
- Когда Господь того пожелает, - матрос оскалил зубы, - но если судить по ветру, то к вечерне встанем в гавани.
- Неаполитанец, - с отвращением произнес магистрат, когда матрос отошел. - И здесь это племя.
- Но, дядюшка, отплыли мы как раз из Неаполя, чему тут удивляться?
- Тебе смешно, Эццелино но я живу подольше тебя и более ненадежных людей не встречал. Бунтуют, мутят воду. Кому они сейчас подчиняются? Кому подчинялись вчера? Нечистый им качал колыбель! – помянув черта, дядя, по привычке, схватился за ладанку на шее.
А Эццо радовало все. С того самого дня, когда почтенный магистрат города Джезу согласился взять племянника с собой в Палермо. Матушка, конечно, поплакала, младшие смотрели завистливо: старший брат уезжает в далекие земли, которые с порога не увидишь. Наглядится на сирен и людей с песьими головами. О сиренах особо предостерегал отец, но Эццо не боялся. Было ему пятнадцать лет, чтил он старших, носил на поясе кинжал, улыбался так, что деревенские, а то и благородные девицы, вздыхали и смотрели вслед долго и призывно. Некоторые взгляды заставляли просто-таки ерзать в седле, но он помнил строгие наставления отца, да и надолго они нигде не останавливались, дядюшка торопил в дорогу. Однако же там, где его спутники изнывали от жары или проклинали ветер, поднимающий пыль, и узкие тропы, Эццо все было нипочем. «Счастлива молодость, - смеялся дядя Пьетро, ему-то уже было за сорок, - еще припомнишь эту дорогу и удивишься – что в ней хорошего было-то?»
- Неаполитанцы, - рассуждал дядя тем временем, - все никак не могут простить, что столицей Сицилийского королевства стал Палермо, вот и падают на спину, раздвинув ноги перед кем попало. Смутные времена, мальчик мой, каждый стремится урвать для себя кусок пожирнее. И мы, конечно, тоже, - он щелкнул Эццо по носу, - об этом не забывай. Поклонимся королю-дитяти, он, если на то воля Божья, встанет в силе, и про нас, горемычных, не забудет.
- А если нет?
- Другой найдется. Всегда так было и будет. Мы горды своим самоуправлением, в креденце, совете верных городу, наша сила. Но все яйца в одну корзину складывать не годится, союзников надобно искать непрерывно. Король, Дитя Апулии, наш по рождению, напомним же ему об этом.
Эту историю Эццо слышал уже не раз и от многих. Как на рыночной площади Джезу разбили шатер, и в нем появился на свет принц Федерико. Как могли при этом присутствовать все замужние женщины города, и матушка Эццо тоже была, и тетки его. Дядя, рассказывая об этом, напирал на то, как умна была императрица Констанца. Ведь враги запросто могли объявить ее сына подменышем: императрица рожала в таких годах, в каких иные нянчат внуков. А она позвала всех, весь город был свидетелем. А после сама вышла на площадь, где кормила новорожденного принца грудью. Матушка же вздыхала о том, как бедная женщина мучилась в родах, и умилялась воспоминаниям о младенце, иначе как «бедняжкой» его не звала. Ведь, хотя Федерико и был королем Сицилии, в четыре года стал он еще и круглым сиротой, лишившись сначала отца, а затем и матери.
Нынче Федерико шел тринадцатый год, и город Джезу снарядил к нему своего консула с сопровождающими. Эццо же так по нраву было само путешествие, что о короле в конце пути он не думал, даже огорчился, поняв, что странствия их достигли цели. Джезу – вольный город, над ними нет графов и герцогов, а короли – сколько их было.
Оставив дядю за его расчетами, Эццо пошел к остальным спутникам. В Палермо нужно будет искать, где остановиться, забирать поклажу; когда еще там удастся закусить!
Микеле и Донато были старше Эццо, Донато уже женат, у обоих отцы состояли в большом совете города. Обоих послали сопровождать дядю Пьетро и «набираться ума», как он сам сказал, но выходило по-разному. Одеты они даже сейчас были щегольски: широкая нарядная кайма на рубахах, длинные туники. В путешествии Микеле больше всего страдал от того, что его длинные кудри не всегда удавалось подвивать. Гордился он еще своими остроносыми башмаками, но дядюшка повелел «убрать с глаз долой это непотребство». Еще с ними ехало трое слуг, те были сейчас внизу, с поклажей.
Эццо взял хлеб и сыр и принялся слушать. И здесь говорили о том же: Донато расписывал приезд императрицы Констанцы. От времен минувших быстро перешли к теперешним.
- Император Энрике навел на наши земли швабов, - горячился какой-то купец, - они все гордецы, ничего, кроме длинного имени, за душой нет, а смотрят на тебя, как на пыль дорожную! Ничего, скоро король Федерико войдет в лета, тут-то их песенке и конец!
- Не они, так другие, - отвечал ему второй купец, - в мире всегда кто-то стоит выше.
- Как ты торговлю-то ведешь, с такими мыслями! – вскипел первый уже на товарища.
- Вот так и веду: грошик себе, два – в казну, три – на свечку в церковь, что еще день протянул, - постно ответил второй, но в глазах его при этом мелькнула усмешка.
- Полно вам! – вмешался Донато. – Расскажите еще про короля, какой он?
- Мальчишка еще, - пожал плечами второй купец, - только бешеный. Говорят, когда ему семь было, а крепость взяли воины этого шваба, Маркварда, на него то ли кто-то из них руку поднял, то ли пригрозил. Так Федерико сам на себе всю одежду разорвал, грудь расцарапал, кричал, что он здесь король. Воины плюнули и отстали.
Эту историю Эццо не знал. Смог бы он сделать такое, если бы в его дом пришли чужие? Но дома была бы еще матушка, и младшие братья, и сестренки. А этот король уже в семь лет был совсем один.
- А вы, значит, на императора мира посмотреть едете? – вступил в разговор до того молчавший монах.
Микеле посуровел, и Эццо почувствовал холодок. Всякому известно, кого кличут «князем мира сего» - Сатану! Что же, и про Джезу будут говорить, что там народился новый Антихрист? Юноша с неприязнью посмотрел на монаха. Кто его за язык-то тянул?
- Оскорбительно слышать такие слова, святой отец, - сказал, наконец, Микеле. – Наш город – честный город, мы – его верные сыны, и король Федерико в какой-то мере тоже, раз у нас родился. За что такое поношение?
Микеле сам мог быть сущим демоном, и шуточки отпускал поострее многих, но сейчас был он воплощением достоинства. Эццо тоже приосанился, хотя и пожалел про себя, что дядя Пьетро далеко.
Монах сразу же заявил, что у него и в мыслях ничего подобного не было. Что сама же императрица видела перед родами сон, будто родила пылающий факел. Что прозвали Федерико «изумлением мира» - и по обстоятельствам его рождения, и по крови столь многих славных предков, что в нем соединилась. Что, в конце концов, разве не имеет он прав еще и на германскую корону, не будет ли его королевство тогда огромнейшим из всех христианских королевств. Извинения приняли, по кругу пустили мех с вином, а Донато поспешно принялся рассказывать историю о волшебнике Вергилии, построившем город Неаполь на основании из яичной скорлупы, потому-то его и трясет так время от времени.

В Палермо тем же вечером не случилось ничего, о чем стоило бы рассказывать особо. Уже засыпая на самом краю общей постели, Эццо все чувствовал упругую качку корабля. Во сне он видел то рассыпающийся, потому что стоял он на четырех куриных яйцах, Неаполь, то мальчика, бегущего вверх по каменной лестнице. Мальчик кричал «Я король!» и скидывал одежду, которая в воздухе оборачивалась крыльями.

***

Из дворца он ушел еще утром. Из верхних покоев раздалось пару раз безнадежное «Федерико!», но звали его слуги скорее для успокоения собственной совести, чем веря, что он вернется. К его самовольным отлучкам давно привыкли.
Сегодня король Сицилии не нужен канцлеру Вальтеру – не будет никаких приемов, ничего не придется одобрять, или отказывать кому-то, - поэтому он, Федерико, волен гулять, где и сколько захочет.
Перед тем, как пойти в город, он зашел по привычке в Палатинскую капеллу. Король Рожер II больше половины века назад привлек для строительства своей дворцовой церкви местных мастеров. Он пожелал, чтобы все три народа, населяющих Сицилию, приложили свою руку. И вот латинская церковь была построена мастерами, знающими итальянскую, греческую и сарацинскую традиции.
Федерико постоял в полумраке, глядя, как вспыхивает золотая мозаика, словно внутри ларца с драгоценностями. Внутри универсума, так вернее. Ибо вот – небеса, где по порядку восседает Христос и его апостолы, вот он сам, Федерико, в центре пустого зала, в точке, где все сходится, между беломраморных колон, оглушенный яркими цветами. Он снова загляделся на деревянные сталактиты потолка, завороженный их соразмерностью относительно друг друга. Потом поискал среди резьбы на стенах своих любимцев: человека на спине у четырехногой птицы, караванщиков на верблюдах. Повернулся и величественно кивнул воображаемым подданным, раздавшимся сейчас на две стороны, как Чермное море перед Моисеем, чтобы король мог покинуть церковь.
- Это построил мой дед, - тихо сказал он и коснулся рукой мозаичной стены, в очередной раз утверждая для себя право на это место.

Название квартала Аль-Каср в Палермо значит «Крепость». Здесь, в запутанных переходах, сотни лавок и базарные площади, обитель нечестивых сарацин. Народ с континента ходит по здешним улицам с опаской, заглядываясь на темные внутренности лавок, где светятся огоньки за алыми экранами, с недоверием принюхиваясь к запахам еды и благовоний, отворачиваясь от непонятных значков на свитках и затыкая уши и сплевывая от непривычных уху языку и музыки. Только купцы ничего не боятся. Но купцы видят истинную суть: деньги, потоком идущие с Востока на Запад через Сицилию, а там, где они видят деньги, их мало что может напугать.
Здесь Федерико чувствовал себя как дома. Вернее сказать, своим. Набросив на голову полу плаща – и от жары защитит, и сделает его больше похожим на проходящих мимо мужчин – он постоял в толпе, слушающей историю о Синдбаде-мореходе, который оседлал птицу Рух (не ту ли, что он видел в часовне?).
- И вдруг солнце скрылось, и воздух потемнел, и солнце загородилось от Синдбада, - нараспев говорил рассказчик, - и он удивился и поднял голову, и увидел большую птицу с огромным телом и широкими крыльями, которая летела по воздуху, и она покрыла око солнца и загородила его над островом. И Синдбад вспомнил, что люди знающие рассказывали ему, что на далеких островах есть птица, и зовут ее Рух, и кормит она своих детей слонами. Ай, собака и сын собаки! – воскликнул рассказчик на замечание одного из слушателей, - если ты знаешь больше, чем я, так сядь на мое место и продолжай! А нет – так закрой свой рот!
Слушатели в долгу не остались. Федерико поморщился от досады: некоторые слова по-арабски он не знал. Судя по тому, как посмеивались в толпе, учитель аль-Хаканани мог и не захотеть их ему объяснить. Вспомнив об учителе, заторопился дальше. По дороге думал, кроме предстоящего урока, еще и о слонах: их он не видел ни разу.


В доме учителя он поднялся по внешней лестнице на крышу. Там в жару натягивали полотнище, чтобы уберечься от прямых солнечных лучей. Аль-Хаканани с улыбкой протянул ему руку. Федерико приложил ее ко лбу и, дождавшись кивка учителя, сел рядом с ним на ковер, поджав ноги. Злорадно подумал, что канцлера Вальтера удар хватил бы, увидь он своего короля в такой позе.
- Сегодня мы продолжим читать «Книгу Рожера», - сказал старый араб. Его белоснежная борода – забота младших внучек – лежала на груди, словно облако на склоне горы, но черные глаза блестели ярко и живо, как у молодого.
Федерико читал на арабском вслух, потом переводил. Солнце поднималось все выше, скоро все улицы опустеют. Только неразумные приезжие с севера поначалу пытаются разгуливать в такое время. Потом становятся алыми, будто их обварили кипятком и немного умнее, чем раньше. Здесь же была тень и иногда налетал ветерок с моря.
- «Англия расположена в Океане Тьмы, - читал Федерико. – Это крупный остров, чьи очертания напоминают голову страуса и где имеются богатые города, высокие горы, большие реки и долины. Эта земля плодородна, ее обитатели храбры, решительны и предприимчивы, но находятся во власти вечной зимы». Англия больше, чем Сицилия, учитель?
- Полагаю, гораздо больше, - ответил аль-Хаканани. – Твое королевство пока не так велико, но оно – жемчужина в венце Того, кто сотворил все, помни об этом.
Федерико сжал губы. Его королевство должно было захватывать пол-Италии. Должно было лежать еще дальше – там, за Альпами: были же его дед и отец императорами Священной Римской Империи. Но его мать принесла за него вассальную клятву Святому Престолу. Папа Иннокентий, наместник Божий, опекун малолетнего короля сицилийского, заставил германских князей выбрать себе другого императора. Чем могущественней были его покровители, тем больше он, почему-то, терял, такое заключение он вывел.
Старик заметил перемену в настроении Федерико и заговорил о другом:
- «Книга Рожера» - сокровище, оставленное нам ученым аль-Идриси, как ты помнишь. По приказу короля Рожера, твоего деда, пятнадцать лет специальные люди опрашивали всех прибывших в порты Сицилии: откуда они? Велика ли их земля, как зовутся ее города и реки? Кто населяет ее? Аль-Идриси собрал все эти знания воедино и создал книгу, прославив свое имя и своего покровителя. Вторым трудом аль-Идриси была карта из серебра, где изображены все семь климатов и известные страны…
- Которая погибла, когда люди восстали на короля Вильгельма. Ее разбили на куски и расплавили, - закончил Федерико. – Слова пережили металл, я помню.
Аль-Хаканани смотрел на ученика. Он не делал разницы между сыном купца с соседней улицы и сыном короля, когда те приходили к нему за знаниями, но Федерико и впрямь был особенным. Манера держаться, смотреть, видя больше, чем прочие – откуда это взялось у ребенка, с трех лет бывшего мячом для игры в руках у равнодушных? Вопреки или благодаря тому, что он пережил? И какие семена всходят сейчас в этой душе?
- Кто знает, какие чудеса будут созданы в твое правление? Возможно, ты раздвинешь границы этого мира, - сказал он наконец.
- Мой мир все теснее. У короля Рожера были Идриси, Георгий Антиохийский, чтобы воевать, у меня нет никого.
Это не прозвучало жалобой. Скорее, размышлением игрока над доской с фигурами.
Федерико поймал встревоженный взгляд аль-Хаканани. Ему нравился старый араб. Учитель, отправляющий его мысли в невиданные странствия. Человек, который смотрел на него и говорил не как канцлер Вальтер и придворные немцы – с принцем-марионеткой, а как с истинным королем, и в то же время – именно с ним, с Федерико. Ему нравился и греческий наставник, ученый Илларион. Тот с восторгом говорил о церемониях ромейского двора и тонкостях греческой веры, а потом с тем же блеском в глазах склонялся над текстами Аристотеля. Звучание слов опьяняло грека сильнее, чем их значение, и этим чувством он делился с учеником.
Итальянские и немецкие наставники тоже были полезны, но им Федерико не доверял.
- Соратники не всегда появляются, как по волшебству, - сказал аль-Хаканани, - кого-то ты обретешь в пути, кто-то уже – твой, хотя и не думает об этом.
Федерико покачал головой.
- Я помню, - сказал он неохотно, не любил говорить об этом, - когда на нас пошли войска Вальтера де Бриенна, с благословения папы, учитель. Я тогда еще удивлялся: ведь папа же мой опекун, как же так? Канцлер Вальтер отправился воевать с ними на континент, а здесь оставил брата, графа Джентиле. Граф поклялся, что будет защищать меня и Палермо. И вот мятежники подступили к крепости. Граф спустился, встал на колени и сказал, что должен позаботиться о провианте и едет в Мессину. Он сбежал. И пока де Бриенн не умер, а канцлер не помирился с папой, здесь кто только не хозяйничал, вы же сами все это видели. Но ты прав, учитель. Соратники у меня будут, как только поймут, что это им выгодно.
Он встал и поклонился, но старик его остановил.
- Скажи мне, мальчик, что ты любишь?
Федерико замялся. Он знал, что ответил бы канцлеру Вальтеру, а что – папе Иннокентию, доведись ему встретиться с опекуном лично. Но аль-Хаканани заслуживал честного ответа, и король Сицилии улыбнулся ему еще детской улыбкой.
- Я люблю соколов и собак. У меня их немного, но когда вырасту – будет больше, особенно птиц, самых лучших. Люблю крепости, когда они хорошо построены. Люблю твои истории и когда Илларион рассказывает про осаду Трои. Люблю понимать новые языки и то, как они звучат. Люблю думать, что я сделаю, когда вырасту. Если вырасту.
Он кивнул.
- Мне пора. До завтра!
- До завтра, - сказал аль-Хаканани, но шаги Федерико уже слышались на лестнице.
- Ни одного человека он не назвал, - прошептал старик, - воистину, его ждет странная судьба.




Жару он переждал у водоема рядом с караван-сараем. Там стояли смешные губастые верблюды, пахло звериным потом, и не умолкали голоса. Ниже по улице, на маленькой площади, помнил он, был еще один водоем: туда приходили женщины с корзинами, стирать одежду. Было хорошо сидеть и наблюдать за мельканием смуглых и белых рук, расправляющих разноцветные ткани. Смотреть, как дробятся их отражения в воде. Слушать смех и перепалку множества голосов. Но в такое солнце вся одежда уже давно была выстирана и лежала теперь на плоских крышах домов или колыхалась на ветру. Странно, но здесь Федерико чувствовал себя королем больше, чем в тронном зале под неусыпным присмотром канцлера и его приближенных. Он был здесь, как дед, король Рожер, который первым вставал, когда к нему приходили ученые и говорил с каждым на его языке.
На мгновение он позволил себе грезу наяву. Вот в конце улицы показывается белое облако пыли. Оно рассеивается, и видно – это караван. Верблюды несут тяжело нагруженные сумы, из которых то высовывается горлышко серебряного (нет! золотого!) кувшина, то свисает нить жемчуга и бьет верблюда по ноге. Вокруг, охраняя, вьются всадники на тонконогих и длинногривых жеребцах, что носятся в пустыне быстрее ветра. Караван подходит к водоему, передний верблюд сгибает колени, чтобы с него мог слезть старец с белоснежной бородой и черными глазами, так похожий на учителя аль-Хаканани. «Мой султан шлет привет и помощь повелителю этой половины мира. Возьми это золото и сталь, возьми наших лучших воинов и забери то, что твое по праву».
Или нет. Облако рассеется и перед ним встанут рыцари и епископы Запада. «Мы пришли за императором Священной Римской Империи. Твой дядя ждет твоего возвращения». Это получалось представить не так хорошо, потому что на немцев при своем дворе он нагляделся. Федерико помнил, что отец его пришел с севера, что другой его дед – несгибаемый Фридрих Рыжебородый, всю свою жизнь препиравшийся с папой, а в конце ее принявший крест и ледяную воду реки Селиф. Но и дед и отец мертвы, дядя не торопится передать ему земли-за-горами, теперь их населяют обычные люди: алчные и ищущие своей выгоды. А ведь северное королевство его по праву! Если Федерико что и усвоил хорошо из уроков итальянских и немецких наставников, так это свой полный титул и названия всех земель, когда-либо принадлежавших его предкам.
Он нехотя встал. Назад, в крепость, возвращаться не хотелось. Там царство канцлера Вальтера. Писцы, воины, слуги – все исполняют его приказы. Хотя в последнее время к нему стали прислушиваться. Через два года ему будет четырнадцать – долой опекунов! Канцлер и папа Иннокентий ведут переговоры с прочими государями, ищут невесту королю Сицилии. Он не думал о будущей жене, только о свободе.
Рядом раздался смех, Федерико обернулся. Двое подручных какого-то купца смеялись над ним: он застыл посреди дороги, словно соляной столп. Накатил приступ гнева, хотелось кинуться на них с кулаками, или кивнуть страже (о, если бы у него была стража, которая ему повиновалась!), чтобы та научила их уважению. Но никто не стоял за ним. Купец-араб тем временем вышел на шум, узнал короля и принялся кланяться, на неправильном итальянском извиняясь за своих слуг. Те тоже притихли.
- Не трудись, - сказал Федерико на чистом арабском и снова испытал радость при виде того, как удивленно расширяются глаза у окружающих. Учитель аль-Хаканани гордился бы им сейчас. – «Скажи Моим рабам, которые излишествовали во вред самим себе: «Не отчаивайтесь в милости Аллаха. Воистину, Аллах прощает все грехи, ибо Он – Прощающий, Милосердный».
Купец поклонился еще раз и принялся призывать благословения на голову Федерико. Тот лишь кивнул – медленно, как высший, и пошел дальше. Позволил себе довольно улыбнуться, лишь когда отошел далеко. Как легко поразить людей! За несколько слов на их родном языке тебе могут простить многое. И в то же время как ленивы окружающие его! Не считая наставников, немцы и на здешнем-то языке говорят едва-едва. Что поминать про латынь, древнегреческий или арабский. Канцлер Вальтер давно понял про власть слов и все чаще выставляет Федерико на приемах, как ученую птицу, чтобы поразить ромейских посланников или заморских купцов. Не понимает только, что запомнят они, в конце концов, не канцлера, а именно короля Сицилии, что Вальтеру остается прошлое, а Федерико – все остальное.
При мысли о канцлере снова накатил волной гнев, и он принялся дышать глубже, замедлил шаг. Он не всегда справлялся с этими вспышками, да и не видел причин бороться, на самом деле. Разве оскорбление короля, помазанника – не посягательство на Божью волю? Значит, и гнев его справедлив. Сейчас он может быть смешон, но когда получит полную власть, никто не посчитает смехотворной попытку рассердить короля!
- Ваше величество! Мессир Фредерико!
Он обернулся. Ноги привели его к дому главы генуэзских купцов в Палермо. Симоне Больяско, носивший также прозвище Буонанно, кланялся и одновременно размахивал руками.
- Мессир Федерико! Не откажите, зайдите в мой дом! Жара еще не спала, стоит ли так утомляться?
Еще одним парадоксом в его жизни в Палермо было то, что горожане и местные аристократы заботились о своем короле больше, чем те, кому это было положено по долгу опекуна или слуг короля. Заходить к Больяско Федерико и любил, и не любил. У купца была здесь семья: невысокая и дородная, как и ее муж, синьора Нунциата, сыновья Оберто, Ансальдо и Джованни. И дочь. Было странным оказываться внутри большого семейства, где все говорили, что хотели, смеялись, мелькали в комнатах и коридорах. Их было так много! Федерико не мог понять, что чувствует, когда оказывается здесь.
За большим столом они сидели вчетвером; Оберто, которому уже исполнилось девятнадцать, был в порту с приказчиками, следил за тем, как грузят корабли. Женщины занимались своими делами наверху.
Старший Больяско рассказывал о делах в Генуе. Федерико знал о сварах между четырьмя знатнейшими семьями. Гримальди и Фиески поддерживали гвельфов, то есть папу и Оттона Брауншвейгского, который тягался сейчас с дядей самого Федерико, Филиппом Швабским, за корону Священной Римской империи. Спинола и Дориа были за гибеллинов, то есть за Федерико, но одновременно и за его дядю. Никола Спинола был когда-то адмиралом у Фридриха Ротбарта, Рыжебородого. Посланники от этих родов бывали у них часто, но услышать что-то новое от Больяско всегда было полезно.
- Вы в прошлый раз обещали рассказать про альберги, батюшка, - напомнил младший, Джованни, ровесник Федерико.
- Да! – Больяски довольно хлопнул в ладоши. – Альберга придумана в Генуе и существует на благо граждан Генуи. Слово это старое, кажется, значит «убежище», либо что-то навроде того. Несколько знатных семей объединяются в союз ради общей выгодой и зовется этот союз – альберга, вот так.
- И чем же слабые платят сильным? – спросил Федерико.
- Как мудр мой король! – восхитился Больяски. – Запоминай, Джованни! Более слабые семьи идут под руку к более сильной. Вместе они становятся еще сильнее, ясное дело. Но чтобы дать знать остальным, что они принимают такое положение, младшие семьи принимают фамилию старшей, хотя никаких брачных союзов между ними может и не быть. Но иногда младшие семьи стремятся к этому сильнее старшей, мальчики, простите, Ваше Величество. Вот, например, альберга Сальваго: там объединились роды Порчи, Стриджапорчи и Непителли. И не знаю, что думали об этом Непителли, но Порчи-то и Стриджапорчи должно быть, благословляли всех своих святых покровителей за такую возможность сменить имя. Ведь Порчи, как все мы знаем, означает…
- «Свиньи»! – подсказал уже давящийся от смеха Джованни.
- Верно! Какой умный у меня сын! А Стриджапорчи?
- «Грязь от свиней», - не удержался Федерико.
- Чистая правда! Таким вот образом мы и получаем то, что имеем! – Больяско снова хохотнул и потянулся к кувшину с вином.
Федерико его добродушие не обманывало. Он знал, что отчасти Симоне Больяско и был таким: здоровяком, заботливым отцом, любящим веселые истории. Но простака Генуя вряд ли отправила бы главным в Палермо. А потому и сам Федерико был сейчас отчасти сиротой двенадцати лет, который ждал конца интересной истории и начала новой. Рядом же прислушивался, вылавливал крошки и обрывки полезных сведений король, которому нужно было дожить до совершеннолетия и найти союзников. Было трудно, но он привык.
Сверху донеслись женские голоса и смех. Ступеньки чуть вздыхали под ногами синьоры Нунциаты и едва успевали скрипнуть под быстрыми ногами Катерины, дочери Больяско.
- Пирожки готовы! – возвестила синьора Нунциата.
Катерина чинно уселась на скамью, расправив подол. Ей на Вознесение исполнилось шестнадцать. Волосы она заплетала во множество мелких косичек и подбирала их, украсив лентами и серебряными подвесками. Ее уже просватали, и Федерико ненавидел ее жениха всем сердцем. Хотя только и знал о нем со слов Больяски, что Андреа - учтивый юноша и уже несколько раз ходил в плавание на отцовском корабле.
- Мессир Федерико, поешьте еще! – синьора Нунциата и рада была бы приласкать по-матерински маленького короля, но что-то ее останавливало, и она лишь усерднее принималась угощать его и обнимать собственных детей. Федерико смотрел на них, пытался вспомнить мать – и не получалось. Констанца Сицилийская была в его памяти так высока, что трехлетний Федерико хорошо видел лишь ее расшитые маленькими жемчужинами парчовые туфли. Да помнил прикосновение твердой белой руки к подбородку и слова «Не плачьте сын, вы становитесь королем». Его венчали в тот день с королевством Сицилии. Может быть, она так торопилась связать его с этой землей, потому что предчувствовала свою смерть?
Федерико видел, ощущал тот язык без слов, на котором говорили между собой Больяско. Он не знал только, хотел бы он сам его понимать, вести себя с кем-нибудь также. Его предки говорили с ним голосами камней и чернил. Здания, воздвигнутые по приказу королей Фридриха и Рожера, чьи имена он соединил. Пергаменты, повествующие об их деяниях. Округлая подпись рукой его матери: «Romanorum imperatrix semper augusta». Отвесы стен учили его стремиться выше. Летописи побуждали добавить в них и свое имя. Но никто, из давших ему жизнь и титулы, не успел дать ему любви.
- Отец, еще историю! – просила Катерина, сложив руки под грудью, точно молящаяся святая.
- Приличную! – добавила синьора Нунциата.
- Да где же я ее такую возьму, жена? – подивился синьор Больяска. Однако, погрозив пальцем хохотавшим детям, рассказал еще побасенку о хитрой лисице, забравшейся в кувшин.
Малолетний король сицилийский не владел даром быть счастливым у чужого очага, греться крупицами не своей радости и быть этим довольным. Он все сильнее чувствовал, что это не его дом, и даже если ему и рады здесь и сейчас, то все равно не слишком огорчатся, когда он уйдет. Но он уже владел даром свободно менять тему в разговоре, и вскоре за столом пошла речь о вещах более серьезных. Синьор Больяска жаловался на венецианцев. У них испокон веков шла торговая вражда с Генуей. Федерико вставил несколько слов про бесчинства венецианцев в Латинской империи. Несколько рыцарей – дворян дяди Филиппа – побывали недавно в Константинополе и навидались на то, что там творится. А возвращались назад они как раз через Сицилию.
- Как вы странно зовете своего дядю, - сказала Катерина. Она слушала мужские разговоры точно очередную сказку. – Почему так?
- Так его зовут на родном языке, - снисходительно ответил Федерико. Не удержавшись, добавил: - Если бы дядя приехал за мной, как хотел после смерти отца, и увез к себе, меня бы тоже звали по другому.
- Как?
- Friedrich von Staufen, König von Sizilien, - и быстро, заветную мечту: - Herrscher des Heiligen Römischen Reiches.
- О Боже, какой странный язык! Мама, вы послушайте! И вы его весь знаете?
- Я свободно на нем говорю.
Катерина только руками всплеснула.
- Будет тебе, болтушка, - позвала синьора Нунциата. – Выйди-ка, жених зашел попрощаться, они уплывают утром, не забыла?
Катерина сразу вскочила. Ее улыбка исчезла, только румянец стал ярче. Она быстро вышла, словно забыв о разговоре. Синьора Нунциата двинулась было следом, но муж ее остановил.
- Дай голубкам помиловаться.
- Не стоит им видеться наедине до свадьбы.
- Времени мало, не нагрешат, - хохотнул синьор Больяска.
Федерико засобирался. Попросил его не провожать. У выхода он встретил Катерину. Та по-прежнему была серьезна, но глаза ее сияли.
- Вы уже уходите, мессир Федерико? Ах, как жаль!
Он хотел кивнуть и пройти мимо, но снова не сдержался.
- Что твой жених?
- Он уговорил отца вернуться раньше, чтобы мы смогли сыграть свадьбу до следующего поста. Я такая счастливая, мессир Федерико! Почему вы такой грустный, улыбнитесь!
Он не успел ответить, как она, наклонившись, обдала его таким земным запахом своей чуть влажной от жары кожи. Ее губы дотронулись до его щеки, и Федерико с силой оттолкнул ее. Катерина пошатнулась, но устояла на ногах.
- Никогда больше не смей так делать, - сказал он. Королю Сицилии не нужны подачки.
Он знал, что она поняла. Знал, что никому не скажет, и когда он снова придет к Больяско и Катерина спустится к ним, она больше не будет смотреть на него так же, как и на всех своих братьев. Только вряд ли она захочет спуститься.

***

Палермо оказался самым удивительным городом, что видел Эццо. Он был огромен, и населяло его столько людей, сколько он в жизни не встречал. И каких людей! Сарацины и греки в долгополых одеяниях без страха ходили по улицам. Здесь были целые кварталы, где жили только они. Невиданные товары на рынках: ткани всех цветов, плоды, вкуса которых он не знал. Он расчихался в лавке с пряностями так, что пришлось выбежать наружу. Микеле подшучивал над ним потом, но на лице его тоже было видно недоумение и восторг от Палермо. Женщины здесь все ходили, закутанные по глаза, словно сарацинки, только звенели серебряные и золотые подвески. Сколько языков звучало вокруг, он не пытался и понять. Даже дядюшка Пьетро утратил слегка свою самоуверенность, и это вернее всего остального убедило Эццо: они в чудесных местах.
Во дворец они попали только на второй день. Король Федерико принимал гостей и просителей по вторым и четвертым дням недели. Правда, знакомые купцы сказали дяде, что заправляет тут всем не король, а канцлер, Вальтер фон Пальяра. Если им нужно благосклонное решение, то подарки лучше нести именно ему. Дядя ворчал вечером, поминал четырнадцать святых заступников и еще языческую богиню Фемиду.
- Подождем с подарками, - решил он, наконец, - а то потом окажется, что еще какого-нибудь стольника надо не забыть, или третьего чашника. Мы люди простые, потихоньку, полегоньку, а там видно будет.
Когда дядя, знавший латынь и древнегреческий, начинал поминать "простых людей", значило это, что он принял окончательное решение и дальше с места не сдвинется.

Дворец был огромен. Шагая по крытой галерее, Микеле толкнул Эццо в бок и прошептал:
- Ты погляди!
Внизу, во внутреннем дворике, был сад. Стройные пальмы, узорчатые дорожки, у фонтана были брошены ковры. Какая-то птица - с роскошным хвостом, точно выложенным драгоценными камнями - вскочила на бортик фонтана и вытянула шею. Вместо пения раздался мерзкий крик. Донато фыркнул, и Эццо стало спокойнее от здешних чудес.
В большом зале тихо переговаривались люди. Высокие швабы с длинными, почти белыми волосами и бледными глазами, пришедшие сюда вместе с императором Энрике и не пожелавшие возвращаться обратно в свои мрачные и скудные земли. Держались они довольно надменно, что определенно было не по вкусу местной знати. Эццо был неискушен в политике, но даже он чувствовал неприязнь между группами людей в зале.
- Вот канцлер, смотри, - шепнул Донато.
Человек с недовольным властным лицом и темными подглазьями прошел по залу. Его здесь, как показалось Эццо, одинаково не любили все, но канцлера это не волновало.
- А это король? – спросил из-за спины Микеле.
Эццо замер. После своего сна он представлял короля Федерико только таким, как увидел тогда: тонким, бледным, с огромными глазами, как у святых на стенах его родной церквушки в Джезу. А рядом с канцлером стоял высокий, ростом почти с самого Эццо, мальчишка, с широкими плечами. Его рыжеватые волосы были тщательно расчесаны на две стороны, а глаза щурились, пытаясь охватить весь зал сразу.

О чем-то просили дворяне: они всегда о чем-то просят. Священники на нужды церкви. Когда вышли «граждане города Джезу», просить о привилегиях для города, Федерико впервые оживился. Место, где он появился на свет! Он с любопытством смотрел на выступившего вперед мужчину, который, похоже, не чурался великих греков и римлян: говорил он округло, цветисто, и правильно. Чуть сзади стоял, не отводя таких же любопытных глаз, юноша, почти еще мальчик, и рядом с ним – еще двое, постарше.
Федерико взвесил в уме их шансы: канцлера Вальтера всю ночь мучала больная нога – слуги донесли, да еще снова слухи о недовольных крепостях на юге острова, то ли константинопольские шпионы помогли, то ли сами додумались.
- Мы рассмотрим вашу просьбу, - сказал, наконец, канцлер, скучным голосом. Он чуть поморщился, и Федерико обрадовался: нога, значит, еще не прошла.

- Да кто он такой! – кипятился дядя Пьетро. – Заносчивый лицемер!
Донато быстро оглянулся: не подслушивает ли кто. Но все снова разбрелись по залу, и на них не обращали внимания.
- Какое право он имеет в одиночку решать…
- Полное.
Король Федерико подошел к ним неслышно, и Эццо, слушая, как дядюшка рассыпается в приветствиях, гадал, сколько он успел услышать.
- Канцлер Вальтер еще два года может решать дела королевства, - твердо произнес король. – Потом их буду решать я.
- Ваше Величество, - только и пробормотал дядя.
Федерико усмехнулся и посмотрел прямо на Эццо:
- Подождите еще немного.
По дорогам Умбрии шел, размахивая посохом, босой человек в монашеской рясе. Он улыбался солнцу и читал проповеди о Божьей любви холмам и деревьям. Далеко на Востоке, другой человек, провозглашенный великим ханом и принявший имя Чингиз, готовился к будущим походам. В Англии закрывались церкви и плакали некрещенные младенцы: папа Иннокентий отлучил короля Джона за неповиновение. Еще никто не называл Федерико ни «извергом, исполненным кощунств», ни «выдающимся благородством, образцом для всего земного круга, красой и гордостью человеческого рода». Далеко было до императора Священной Римской империи, еще дальше – до крестового похода Европы против «дома гадюк». Все еще было впереди.

@темы: моё

---

аниме-флешмоб

Когда  sonorite меня назвала, думала, что и пяти сериалов не наберу, потому что из нашей тройки я была самым тормозом, и многое из того, что остальные тогда успевали посмотреть за пару ночей, я все еще даже не начинала. Но все еще планирую как-нибудь.

Правила:
1) Написать 10 любимых аниме. Можно не по рейтингу. Если не наберется 10 можно меньше.
2) Приплюсовывать к названию аниме либо картинку-обложку либо оппенинг.
3) Сказать в трех словах почему нравится это аниме, что привлекло в нем и пр.
4) Спойлеры закрывать под кат.


Что-то я смотрела, потому что это была классика и все советовали, и что-то действительно стало любимой классикой. Есть вещи, которые люблю за то, что происходило в жизни, когда я их смотрела. Когда мы смотрели. Порядок произвольный.

1. Berserk

Совсем молодой и наивной я приехала в гости к Ишу, чтобы он мне записал какое-нибудь аниме на стопку чистых дисков которые я купила сэкономив на завтраках У него вся комната была заставлена этими длинными коробками с подписанными дисками. Он спросил, что я люблю смотреть. "Фэнтези какое-нибудь" - робко сказала я. И Иш записал мне Берсерка. Не могу сказать, что просмотр кардинально изменил мой мир, разбил сердце или еще что-то непоправимое сделал. Но я до сих пор ничего с Берсерком не сравниваю, он один такой и все тут.

2. Ouran High School Host Club

Второй полюс моей любви. Мы смотрели его втроем, и перенесли туда немного руннских тараканов (ну как - немного...), и этот перенос мне же очень помог пережить, и там мое ОТП, и весь сериал - чистая любовь и радость, как третья серия Нобуты. "Будем ли мы вспоминать это как лучшее время в жизни?" И это тоже.

3. Cowboy Bebop

Золотая классика, нуарное будущее, прекрасные герои, финал, который все еще длится. Маша написала, что оно просто есть - и от этого уже хорошо, я согласна.

4. 12 королевств

История о попаданцах и избранных, которая на самом деле - история об ответственности и справедливости. Я люблю древний Китай, а для фэнтези-миров японцы часто берут за основу именно его, как и тут вышло. Энки и император Эн все еще лучше всех.

5. Дом пяти листьев

Все еще лучшее для меня аниме про людей. Подробный отзыв писала вот тут

И здесь один из любимых саундтреков.


6. Peacemaker Kurogane
Это Синсэн, еще одна вариация на тему. Мне кажется, тут либо любишь, либо нет, потому что все эти прекрасные отморозки давно легенда, и тут принимать такую версию - дело личное.

7. Senkou no Night Raid

Подробно было тут 30-е годы, передел мира, шпионские игры, попытки удержать маховик, но меняется в итоге не мир, а ты.

8. Hyouka

Литературный клуб в школе, где собирается компания людей, совершенно литературой не интересующихся. Зато они умудряются находить детективные загадки на каждом шагу. Мрачный мальчик-интроверт, который хочет, чтобы его все оставили в покое, внезапно врезается в девочку, которой интересно все на свете. И вот она смотрит на него умоляющими глазами и говорит, что просто умроет, если не узнает, как это (человек в запертой комнате; загадка тридцатилетней давности; странное поведение кого-то из учителей) произошло. Маленький городок, истории на полутонах - и все в итоге ведет к такому катарсису, которого я не ожидала. Тоже хорошая штука про жизнь.

9. K Project

Рекомендации от Маши - это многое объясняет)) Укуренный сюжет про противостояние группировок со сверхъестественными силами, дифференциация по цвету штанов "Мальчики!" (с) Благодарна этому аниме, потому что внезапно оно сделало мне "как раньше" - когда смотришь весь сериал за день, строчишь смски с нечленораздельными воплями и тебе правда интересно и хорошо.

@темы: anime

---

Лекция о направлениях во фламенко.

Преподаватель: Вот Marianas. Вообще, там поется о том, как цыган из Венгрии возвращается домой, идет вместе со своей медведицей по всем этим горам...
я: "И мой сурок со мною"?
Преподаватель: Да, ему продали сурка, и тот несколько подрос.

Под эту песню хорошо бы мультфильм: такой тощий, изможденный цыган тащит за собой через пол-Европы на веревке медведицу. Та не то чтобы упирается, ей просто все - лень. В горы он ее подпихивает сзади, у костра они спят в обнимку - холодно, а в деревнях по дороге цыган танцует, стараясь насобирать деньги, медведица сидит на попе и смотрит лениво, потом наконец присоединяется, и оба выдают фламенко. Как Пастора Гальван.

@темы: flamenco

---

Мама: "И я поднимаюсь по лестнице, а мне говорят: Г.А., какая вы у нас веселая! А я хихикаю, потому что прочитала это дурацкое объявление: назначить главного специалиста из отдела Главных специалистов главным конструктором!"

Съездили в Калининград. Немногое удалось понять про топографию города, но мы были в порту и гуляли по острову Канта и Куршской косе, так что ощущение про него, дагерротип какой-то я себе отпечатала. И еще там отличная еда и у нас была отличная компания и я так рада, что все получилось (и что по этой болтанке и снегопаду в воскресенье мы долетели назад - почти все - вовремя).

Еще мы посмотрели много мюзиклов (для меня - много))). Буду слушать Гамильтона дальше.

---

Los Tarantos, 1963

Жестокая фильма про любовь. Цыганский вариант "Ромео и Джульетты" в свое время собирал толпу не меньше, чем у нас "Табор уходит в небо", я думаю, а то и побольше. Интереснее всего танцы, неприкрашенное цыганское бытие, ну и - для меня - понимание, что инопланетяне среди нас. Это тоже к танцам: трехлетки, выдающие дроби, потому что они растут в этом, отбивают этот ритм раньше, чем учатся ходить. При этом моменты с танцами и песнями смотрятся очень органично, не как "мне так грустно, что хочется петь", здесь выходит естественно. Момент, когда мать Рафаэля-Ромео выводит его из депресняка, запев и захлопав - так просто и так затягивает, видно по глазам, как он приходит в себя, становится снова собой. Мама, кстати - звезда невозможной величины Кармен Амайя, а Меркуцио играет мой любимый Гадес.

Смотрела без перевода и сабов, потому что нигде не нашла, но тут все и так понятно.

@темы: movies

---

обо всем

В студии сегодня бегали два близнеца, которых звали Ахилл и Арес. Причем, первого мама называла еще и "Ахиллес", когда он ее сильно раздражал.

Смотрю Los Tarantos. Первые пять минут, разборка цыганских кланов: разобрались и разошлись, а ребенка на улице забыли, потом вспомнили, побежали обратно.

Хакнула схему для вязания на английском, горда собой.

---

танцы в холмах

Вывели вчера с Люсей концепт иберийских эльфов. В северной Испании, особенно в Галисии, сильное влияние кельтики, почему бы там не быть своим холмам? Правда, эльфийские танцы должны тогда выглядеть как-то так:

Ойос - богиня, богиня!

И на фоне всего этого разгуляя у стеночки будет сидеть родня с Альбиона и стараться, чтобы чашка с чаем в руках не очень дергалась.

Хотя, может будет и вот так:

@темы: flamenco

---

"Скотланд-Ярд", Алекс Гришин

Проспорила Ире две книжки в этом году. Ну как, проспорила: во время очередного кризиса на работе спросила у нее, что бы такого ужасного сделать, она посоветовала детектив, который читала в то время. Детектив оказался не так и страшен: стандартный викторианский конструктор: грязный Лондон, горстка отважных полицейских, патологоанатом, опередивший свое время, дочь патологоанатома, непохожая на остальных девушек, молодой детектив из провинции и его жена, которая во всем его поддерживает. Как сказала та же Ира: "Кажется, все эти любовные романы я уже читала". В этом детективе только закончились безуспешные поиски Джека-Потрошителя, как вдруг на вокзале находят труп полицейского в дорожном сундуке. И параллельно с поисками убийцами за три дня: рассказ о формировании Скотланд-Ярда - нового и лучшего. Плодовитый автор написал уже штук шесть продолжений с теми же главными героями, которые можно читать - а можно и нет. Но я, в общем-то воспринимаю эту серию как попытку сделать мир лучше: истории о том, как хорошие и не очень люди ловят плохих, и стараются сделать правильный выбор, потому что убивать плохо, и справедливость должна быть.


"Маэстра", Л. Хилтон

Вторая книжка ужасна совсем. Где-то есть абсолют ужасного, и "Маэстра" дрейфует на его орбите, очень близко к поверхности. Порнографический детектив про молодую сотрудницу художественной галереи, которая становится преступницей и убийцей, потому что очень хочется денег. И еще руководство не замечает ее талантов. А еще она подрабатывает в ночном клубе, но любит искусство. Завернутая интрига неплоха, но я с ходу могу назвать с полдюжины фиков, где секс был гораздо лучше. Если у вас нет кризиса на работе - не будьте как я, не читайте.

№47 и №34

@темы: books

---

Туда и обратно в Сергиев Посад. И там походили. Ноги вроде бы как есть, но днем ими еще стучать и стучать.

Зато вечером встретилась с Машей и мы сходили на "Кубо". Я вообще люблю ходить с Машей в кино: везде найдем себе старые травмы. Причем, чем младше целевая аудитория фильма, тем интереснее искать))
У нас Kubo and the Two Strings перевели как "Легенда о самурае". И там вроде бы условно-Япония, скорее представление о ней, главное - чтобы красиво, но ведь и правда красиво получилось. Необычно, что мультфильм не рисованный, а кукольный. В конце показали кусочек из работы над фильмом: как двигали одно из чудовищ. Помню, как это делали раньше: изменение позы персонажа на микрон и съемка нового кадра, и так - почти бесконечное число раз.

@темы: movies

---

Впервые танцевала фарруку со старшей группой. Ну как, танцевала - больше имитировала, но что-то ухватить удалось. Там такая мелодия, что я при ее звуках теряю волю)) И когда ловишь краем глаза общий синхрон, чувствуешь себя больше и лучше, чем ты есть.

@темы: flamenco