Перечитывала ее всю неделю, у нас еще советское издание. В детстве очень нравилось.
Герой - польский князь, Генрих Сандомирский, один из Пястов. Но в двенадцатом веке Польша рассыпалась, и заново ее еще не собрали. Помнят о настоящей короне, которая была у прадеда, но где она? куда пропала? С одной стороны - Русь, с другой - Европа, и всё кажется, что там настоящая и интересная жизнь, а дома - какая-то мышиная возня.
Две части: в первой - путешествия Генриха, во второй - его попытки наладить жизнь по возвращении. И если первая просто искрится радостью, событиями и людьми (Генрих едет заложником ко двору германского кесаря, становится другом Барбароссы, посещает Сицилию, участвует в войне с сарацинами в Иерусалимском королевстве, наконец, встречается с Саладином), то вторая становится историей о проблемах лишнего человека в Средние века. Получается вывод: много думать вредно. Генрих дает вначале обет объединить Польшу, стать королем, и случаев удобных ему предоставляется множество, но он сдается и уступает - всегда. Оставляет любимых и друзей, отворачивается от советов. Тот тип исторического романа, когда история на самом деле об авторе, мне кажется.
отрывки про восприятие мира и времени, тут хорошо получилось Наступило очень жаркое лето, приехал наконец Казимир. Явился он с несколькими панами, со слугой-немцем, исхудавший, осунувшийся - никакого лоску не набрался при императорском дворе. Увидав, что творится у брата в замке, он за голову схватился, позвал на совет Говорека и Виппо и не мешкая принялся за дело.
Генрих смотрел на него во все глаза - ни капельки Казимир не изменился; каким выехал на поле под Кжишковом, таким и вернулся. Говорил он только о том, что видел, проезжая через Вроцлав и Краков, и о том, как живет брат Болеслав. О Германии, о кесаре - ни слова. Позже Генрих случайно узнал, что Казимир ездил с кесарем в Италию, посетил ломбардские города и побывал в Турине на свадьбе свояченицы кесаря. Какой свояченицы? Оказалось, то была Рихенца; еще раз овдовев, она выходила замуж за тулузского графа. Генрих, услыхав ее имя, обрадовался, стал расспрашивать, как выглядит Рихенца, по-прежнему ли хороша? Казимир удивился: на свадьбе была скука смертная, а Рихенца - старая, некрасивая баба, и вообще в Италии такая жарища, что в доспехах не усидеть на коне и копье из рук валится. Прочили там ему в жены какую-то княжну, но об этом Казимир даже вспоминать не хотел. Вот и все, что удалось узнать Генриху о пятилетнем пребывании брата в Германии.
***
Как-то Генрих рассказал ему то, что слышал о короне Щедрого от Агнессы и Оттона фон Штуццелингена, однако умолчал о своем путешествии в Осиек. Мешко отнесся к его рассказу совершенно равнодушно.
- Корона, корона! - сказал он. - Да разве в ней дело? Крепкая рука нужна и уменье держать людей в кулаке.
Он немного походил по комнате, потом остановился перед Генрихом, поглаживая русую бороду.
- Видишь ли, времена переменились, теперь каждому охота приказывать, повелевать, играть нами, как шахматными пешками. Надо с этим мириться и потихоньку гнуть свою линию. Времена Храброго и даже времена нашего отца уже не воротятся. В том и состоит искусство правления, что надо уметь приспосабливаться к условиям.
- Нет, нет, ты не прав! - воскликнул Генрих. - Я видел Барбароссу...
- Ну и что с того? А я помню нашего отца и Скарбимира... - Тут Мешко задумался. - Нет, теперь все по-иному. Мы не могли бы стать королями.
- Почему?
- Да потому, что у нас нет решительности, простоты, беспечности, какие были у предков. Знаешь, дорогой мой Генрих, мне иногда кажется, что мы слишком много умничаем, рассуждаем, думаем. А надо жить, как жил наш отец. Надоест ему сидеть в четырех стенах и слушать вздохи нашей матушки, закричит он: "Рассылать глашатаев!" - и помчится со своими рыцарями, куда в голову взбредет. А потом везет домой злато-серебро, датские вазы и итальянские жемчуга. Боже мой, что бы сказал Щедрый о такой политике!отрывок, полный ангста
Они выехали из леса на поляну, шум сражения становился все глуше. Однако силы покидали их. Посреди поляны стояло на подмостках из хвороста несколько стогов сена. Генрих и Герхо сползли с лошадей; Генрих немного разгреб сено, чтобы они могли сесть. Сбросив с головы остатки шлема, князь обтер лицо прапорцем Герхо - крови было много. Потом он сел, приподнял Герхо и положил его голову себе на колени. Стрела застряла глубоко в правом плече; когда князь ее вытащил, Герхо от боли потерял сознание, а из раны хлынула кровь прямо на руки князя. Он расстегнул кафтан Герхо, обнажил грудь - алая струя крови била непрерывно, слышалось даже тихое журчанье. Герхо открыл глаза, посмотрел на князя.
- Я вытащил стрелу, - сказал Генрих. - Сейчас тебе станет лучше.
Но Герхо пристально и скорбно смотрел на него. Генриха кинуло в дрожь от этого неподвижного взгляда.
- Чего тебе, Герхо?
- Помнишь Мелисанду? - жестко спросил Герхо.
- Помню.
- А Юдку помнишь?
- Помню.
- А Тэли помнишь?
- Помню.
- А Лестко помнишь?
- Я только что его видел.
- А Герхо помнишь?
Генрих склонился над умирающим. Глаза Герхо медленно закрылись. Генрих поддерживал его голову, просунув руку под затылок, и чувствовал, как вместе с теплой кровью уходят силы, уходит жизнь из этого молодого тела. Кровь заливала одежду Генриха, его руки.
- Герхо! - шепнул князь. - Герхо!
Герхо приоткрыл глаза, снова вперил в князя неподвижный, уже стекленеющий взгляд и вдруг сказал:
- Лучше бы я умер под Краковом.
Потом, как бы с презрением, отвернулся от князя и испустил дух.
...
За эти две недели в памяти Генриха прошла вся его жизнь. Перед его мысленным взором проплывало ее начало и то, что было потом, - плавно, неторопливо, как воды Вислы под Сандомиром. И он отчетливо видел каждый поворот ее течения и покойников, сидящих у каждого такого поворота. Мертвыми своими очами они глядели на свинцово-серый поток его жизни.
Но настал день, и жизнь эта ушла из него, иссякла, выскользнула из его рук, как конец сматывающейся ленты. Он жадно ее ловил глазами, но уже ничего не видел - впереди было пусто.