средневековые драбблы

[кузина-белошвейка]

Пусть все лежат в одном месте, хоть и собралась я это сделать под конец.

Мой любимый))

Название: Слишком много Отвилей
Исторический период: 1057 год, Италия
Размер: драббл, 848 слов
Пейринг/Персонажи: Рожер де Отвиль
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Не грози нормандским рыцарям, попивая вино под своей оливой.
Примечания: Рожер де Отвиль - двенадцатый сын мелкопоместного нормандского барона. Приехав в Италию, отвоевал Сицилию у арабов и стал основателем династии королей Сицилии.



Барон Сигембальд любил пофилософствовать. По правде, слова он такого не знал, но чрезвычайно уважал посиделки под оливой с местным священником отцом Дезидерием. Что думал об этом отец Дезидерий, неизвестно, так как красноречие барона не стихало никогда.
Стояло неспокойное лето года 1057 от Рождества Христова. Апулия страдала. Барон Сигембальд, то и дело прикладываясь к меху с вином, рассуждал. Отец Дезидерий, управляющий и дружина барона - пятеро низкорослых воинов - почтительно слушали.
- Золото! Только оно, проклятое, всем нужно. А еще мое зерно, мое вино, мое масло! И я готов платить, святой отец, но пусть они разберутся, кому платить? Своим князьям не платишь - ты не патриот! Забыл про Византию - почему ты не уважаешь Византию? Император приезжает то и дело, что ему в Швабии не сидится? Эта новая напасть еще, дьявол бы их...
- Сын мой, - укоризненно произнес священник.
- Говорят, нечистый как раз руку и приложил, - вступил в разговор управляющий. - Откуда бы еще их столько взялось?
- Нет на самом деле никакой Нормандии, - барон вздохнул. - Из чрева дьявольского выползают и, как змеи, собираются в одном месте. А мы, видно, чем-то прогневали Господа, раз все это наблюдаем.
- Сын мой! - священник начал задыхаться, и барон передал ему мех с вином.
- Выпейте, отец Дезидерий, полегчает. Я убежден, что это морок, насланный за грехи наши. Вам мало, что они самого папу в плену держали?
- Папу полонить - нехитрое дело, - проворчал управляющий и похлопал закашлявшегося священника по спине.
- Вот я вам сейчас расскажу, а вы сами судите, - барон оперся о кривой ствол оливы, оглядел поля с золотившейся пшеницей. - Больше двадцати лет назад все началось. Также стою я здесь, надзираю за работниками - сев был. Вижу: едет кто-то. Трое на лошадях. Нормандца я тогда уже мог отличить от доброго ломбардца, они же валом сюда повалили. Эти трое потоптали мне борозду, огрели плетью тогдашнего управляющего, но, на мое счастье, людей со мной было много, так что они что-то пробурчали и дальше себе поехали, в Капую. Сказали только, что зовут их братья Отвили, папаша, наверное, свечку ставил каждый божий день, что сплавил подальше.
- Не родня ли нынешнему герцогу Апулийскому? - спросил успокоившийся священник.
Сигембальд безнадежно махнул рукой.
- Они самые. Сначала отличился старший из тех трех негодяев. Вильгельм Железная Рука, тьфу! Нормандский сброд избрал его своим графом, а когда тот умер, его братца Дрого. Потом и Хэмфри подоспел. Все - Отвили, заметьте! Но дальше-то как было. Снова стою я здесь, лет десять уже прошло. Лето, с той груши плоды так и сыпались. Вижу: едут. Мы тогда уже учёные были, заперлись в замке, люди на стену вышли. Эти погарцевали под воротами, потом заорали, что у них времени нет, наше, мол, счастье, а то быть бы этой земле под Робертом де Отвилем, и уехали. Всю грушу отрясли, кричали, что кислая. Я молился, чтобы их хоть животом прохватило по дороге.
- Четверо их, значит? - спросил священник. - Роберт Хитрец теперь - герцог Апулии, остальные уже мертвы.
- Если бы, отец Дезидерий! Готфрид, еще один Вильгельм и Можер! Все здесь проезжали! Второй Вильгельм стащил у меня козу. На Готфриде я подумал про испытание Господне. Ведь не бывает так, чтобы так было! - невнятно завершил барон, но собеседники его поняли.
Все помолчали.
- А грушу снова кто-то объедает, - заметил вдруг управляющий. Все посмотрели на всадника, который, постояв под грушевым деревом, двинулся к ним.
- Кислая, - сообщил всадник, поравнявшись с бароном и его окружением, - а говорили, у вас на юге все реки медом текут.
Глаза его горели почти детским любопытством и оживлением, и вообще вид и выправка молодого мужчины были бы приятны для глаз, не будь он определенно нормандцем. Еще одним.
- Высохли, - любезно ответил барон. - Куда путь держишь, воин?
- В Мельфи, брат у меня там. А остров Сицилия оттуда далеко? Там, говорят, золотые плоды растут на ветках.
- Не близко, - согласился Сигембальд, - но ты с берега сарацин покличь, может, они покажут. Не плоды, так еще что.
Всадник нахмурил светлые брови, и внезапно пятеро воинов показались не такой уж надежной защитой.
- Как звать тебя, доблестный отрок? - поспешил вмешаться отец Дезидерий. - Кому собираешься ты предложить свою службу?
- Брату и предложу, - нормандец махнул рукой, - а не возьмет Роберт, так у меня братьев много. Я - Рожер де Отвиль (Сигембальд еле слышно застонал). А правда, что на побережье есть гора с драконом?
- Божьей милостью и покровительством архангела Михаила мы в безопасности, - строго ответил священник. Барон собрался с силами и задал более всего интересующий его вопрос: - А много ли сыновей у отца твоего?
- Дюжина, - ответил Рожер, - еще четверо дома осталось. Наверное, уже и не приедут, одна надежда - племянники подрастут.
Он огляделся по сторонам и вежливо кивнул барону.
- Замок у вас славный. Стоит хорошо.
Сигембальд пробормотал что-то невнятное, при желании это можно было счесть благодарностью. Заскучав, Рожер де Отвиль распрощался и неторопливо поехал дальше. Впереди его ждали братья и остров Сицилия с золотыми плодами.
- Можем стены укрепить, - предложил управляющий, когда всадник скрылся за поворотом.
- А смысл? - тоскливо спросил барон и потянулся за вином.



Тут порезвился мой внутренний филолог.

Название: Только имя
Исторический период: 778 - 1727
Размер: драббл, 964 слова
Пейринг/Персонажи: Роланд
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Что останется от героя несколько веков спустя? Только имя.
Предупреждения: все умерли. а чего вы ждали от этого фандома?
Примечания: В тексте использованы фрагменты эпоса "Песнь о Роланде" в переводе Ю. Корнеева и поэмы Лудовико Ариосто "Неистовый Роланд" в переводе М. Л. Гаспарова.


"Господь наш и все его пресвятые архангелы! Видно, пришел мой смертный час", - маркграф Хруодланд отбивал атаку, вскочив на обозную телегу: коня под ним убили почти сразу же. Привычно тяжелый меч поднимался и опускался. Похоронят ли их эти нечестивые, как положено? Или бросят тела в ущелье?
"Бренно мое тело, Господь, и все же мне его жаль. Сделай же так, чтобы мы тут не струсили, а если и струсим, то чтобы эти немытые ублюдки того не поняли, и чтобы государь Карл успел уже нам на помощь, черт бы его побрал! Прости, Господи", - Хруодланд успел бросить взгляд туда, где извивалась в пыли обозная колонна. Проклятые баски подгадали с местом для засады. Они точно слетели с горы и разом отсекли тех, кто замыкал отступление войска. Метались напуганные мулы, людские вопли не смолкали ни на мгновение. До чего же мало людей!
- Эггехард мертв! – крикнул ему сражавшийся неподалеку государев стольник Ансельм. – Плохо начался этот день, сударь мой, и, сдается мне, лучше он уже не станет!
Несмотря на усталость, Хруодланд усмехнулся. Кровь его побежала быстрее, и нападавшие отпрянули прочь, но ненадолго. И понесла же нелегкая государя Карла в этот поход! Хруодланд ощутил то, что не смог бы выразить словами: тоску по зеленой тени лесов Астразии и Нейстрии, по прохладным и темным водам Бретани. А здесь они все полягут в каменной пыли под беспощадным солнцем. Однако он не привык долго размышлять о таких вещах, да и времени не было.
- Как зовется это проклятое ущелье, я забыл? – снова крикнул стольник.
- Ронсеваль, - Хруодланд отпихнул ногой еще одного баска и, почуяв неладное, обернулся. Так и есть: со спины его больше прикрыть некому. Хорошо, что старший сын уже вырос: сможет позаботиться о матери и братьях. На месте государя Карла он тоже не повернул бы назад: лучше пожертвовать частью добычи и людей, чем, может, ввергнуть все войско в смертельную западню. Он еще раз оглядел поле битвы и решил пробиваться к Ансельму.

***

Три перемены блюд уже подали, в зал вносили на позолоченных блюдах сделанные из жженого сахара крепости. Настало время развлечений.
- Что желают услышать благородные господа и прекрасные дамы? – жонглер склонился еще ниже, фестончатый хвост головного убора коснулся носков туфель, изогнутых по бургундской моде. – Историю любви Тристана и Изольды? Сирвенту, кансону? Песню о храбром короле Артуре?
- Спой о рыцаре Роланде! – потребовал главный из слушателей. Герцогиня закатила глаза: уж сколько лет супругу, а все, как мальчишка, рвется слушать о подвигах. Однако, она рассудила, что главное, чтобы он не рвался совершать их сам, в это смутное время, когда государь Людовик избавляется от неугодных баронов взмахом руки. Куда приятнее веселиться с гостями и слушать о былых временах. Она бы охотнее послушала о Тристане и Изольде, но и в этих диких песнях о битвах есть свое очарование. Невозможно сдержать слезы, когда император Карл Великий привозит тело своего племянника Роланда в милую Францию, а прекрасная Альда умирает, услышав о гибели жениха.
- Расскажи о битве в Ронсевальском ущелье! О том, как Роланд, Оливье и Турпен сражались против тысячи сарацин, и граф Роланд не желал трубить в рог Олифант, чтобы не погубить Карла, - герцог в волнении стукнул по столу, задев кубок с вином. Герцогиня еле слышно вздохнула и приготовилась слушать. В который раз. И все же есть что-то трогательное в мужчинах, чьи глаза горят сочувствием к давно умершему герою, пусть им и не доступна тонкая прелесть песен Рюделя или Вентадорна. Она положила ладонь на рукав мужа, на этот раз с непритворным участием.

- Увидел граф, что пэров больше нет,
Что умер друг любимый Оливье,
Скорбит и льет он слезы из очей,
Весь побледнел, меняется в лице.
Потом от скорби ослабел вконец,
Без памяти простерся на земле.
"Беда! Умрет барон",- сказал Турпен.

***

- Будьте прокляты! – Хруодланд кричал или думал, что кричит. Пыль забивала горло, но молчать он не мог. Рядом почти никого не осталось. Ансельм сидел, привалившись спиной к телеге, уже ни на кого не глядя. Всего несколько дней назад они ссорились с острым на язык стольником, вспомнить бы, о чем?
Солнце зависло в небе и не двигалось. Неужели он стал как Навин, остановивший светило небесное Божьим именем?
Удар обрушился сбоку, и Хруодланд рухнул на колени. Теперь все, понял он. Сначала определенность, за ней смерть.

***

Жара была невыносимая, но это им на руку. Дамы расселись на плоской крыше палаццо и сушили волосы, раскидав их по полям особых шляп. Немилосердно вонял настой для осветления локонов, но после того как посидишь несколько часов на солнце, волосы должны обрести дивный золотистый цвет, прославленное венецианское золото. В лагуне медленно двигались лодки: мужчины охотились на птиц.
Мадонна Джованнина звучным голосом читала октавы Ариосто о неистовом Орландо:

- И о Роланде в песне расскажу я
Безвестное и прозе, и стихам:
Как от любви безумствовал, бушуя,
Еще недавно равный мудрецам,—
Все это я исполню, торжествуя.
Коль бедный разум сохраню я сам,
Уже едва ль оставленный мне тою,
Что не Роландом завладела — мною.

- Сколь прекрасно, - вздохнула мадонна Виоланта, - совершенство строк мессира Лудовико в союзе с чувствами, которые он в них вложил.
- О да, - согласилась мадонна Джулия, - и как прихотливы злоключения несчастного Орландо!
- Несчастен он по своей воле. Вот уж кому здесь повезло, так это Анжелике! Девица приманила столько мужчин, один другого краше.
- Говорят, что будет музыкальное представление об Орландо на острове волшебницы Альцины!
- Джулия, ты бы лучше посмотрела, кто чем во время представления занимается в ложах! Вы слышали последнюю новость о молодом Морозини?
Женские головы сблизились, и над крышей раздался смех.Только мадонна Джованнина не остановилась:

- Уже повсюду все живое к ночи,
Усталое, отходит на покой,
На камнях, на пуху смежая очи,
В траве под миртом, буком иль сосной.
Тебе ж, Роланд, сомкнуть глаза нет мочи,—
Уколы жгучих дум сон гонят твой
И не дают тебе ни на мгновенье
Вкусить спокойно сладкое забвенье…

***

Маркграф Хруодланд, префект Бретонской марки, пэр государя Карла, в последний раз закрыл глаза, и его мир ушел вместе с ним.


Внезапный рейтинг.

Название: Как волк за луной
Исторический период: 575-613 гг
Размер: драббл, 609 слов
Пейринг/Персонажи: Фредегонда, Брунгильда
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Война королев Фредегонды и Брунгильды продолжалась почти полвека, а их взаимная ненависть вошла в легенды. Разные по происхождению, так ли они были непохожи?
Примечание 1: Австразия – древнее королевство франков, располагалось на территории бассейнов Мааса и Мозеля, а также области к востоку от Рейна.
Примечание 2: Нейстрия существовала и как часть Австразии, и как отдельное королевство, занимала территорию между Шельдой и Луарой.

Брунгильда думает только о ней.
Фредегонда, королева Нейстрии. Рабыня, ведьма, приворожившая короля. Из-за этой недостойной он сослал в монастырь первую жену, из-за нее убил вторую. Она вкладывает кинжалы с ядом в руки слуг и убирает неугодных. Псы лижут кровь у ее ног. Кровь капает с кончиков длинных кос, стекает с белых пальцев. Крепко ли тебе спится, сестрица Фредегонда? Пусть не по крови они сестры – по мужьям. Брунгильда опускает глаза за пиршественным столом. Здесь празднуют победу чужого короля и гибель ее собственного. По наущению Фредегонды король Хильперик убил брата, взял его вдову пленницей. Хохочет Фредегонда, ее смех точно визг течной суки, на него оборачиваются все мужчины в зале. Рабыня и дочь рабыни. Золотой идол, помазанный кровью и мужским семенем. Брунгильда осторожно, медленно кладет обратно на стол нож. Ее дети должны выжить, ее род будет править. Ее ярость холодна и остра. Она умеет ждать, умеет вовремя сказать нужное слово. И она дождется.

Фредегонда думает только о ней.
Брунгильда, королева Австразии. Гордячка, все счастье которой в том, что родила ее королева, а не темная жена угольщика. Ее сестра мертва, ее муж мертв, а она сидит на этом пиршестве, словно не лишилась королевства. Сладко ли тебе пируется, сестрица Брунгильда? Ведь вторая жена моего господина Хильперика доводилась тебе сестрой, как же мне не почтить тебя добрым словом? Дьяволица с холодными глазами, живая утопленница. Я слышу плеск воды и звон стали, когда ты проходишь мимо. Зачем строить из себя невинную жертву, сестра? Ты такая же, как я. Зачем обижаться, если госпожа Удача отняла твою счастливую долю и отдала мне? Не глумилась бы ты, сиди я сейчас на твоем месте? Я почти любуюсь тобой. Как небесный волк преследует луну, так и я буду гнать тебя и никогда не успокоюсь.
Потому что ты поступила бы точно так же, сестра.

***

Война королев тяжело обходится франкам. Пухнут животы у голодающих, заколочены двери домов. Пусть уж умрем посреди дороги, потеряв все, чем будем жалеть в смертные минуты о семье и доме. Матери оставляют детей на обочине и уходят, не оглядываясь. Старики отстают сами, ложатся, запрокинув головы в белесое небо. Мухи ползают по еще теплому телу, по открытым прозрачным глазам. И забивает горло пыль, и слабеют ноги. Мечи поднимаются и опускаются, вода в реке встает плотиной из-за наваленных трупов, на дороге от Парижа до Тура псы пресытились мертвечиной, пропахли трупным запахом. Они жиреют с каждым днем, словно от воздуха, полного яда, их морды не звериные и не людские.
Ни один святой не спускается на грешную землю франкских королевств, чтобы прекратить распри, ни одна валькирия не уводит павших за собой. В этом мире две воительницы со стальными крыльями, что идут друг за другом, как волк за луной. Брунгильда, чье имя значит «воительница в броне», и Фредегонда – «мирная битва». Если бы они могли поднимать мертвецов и отправлять в битву снова, так бы и сделали. Годы проходят, солнце трудно разглядеть через дым костров. Фредегонда избавляется от мужа, чтобы править самой, кровь течет по ее рукам, унизанным золотом. Брунгильда стравливает внуков и правнуков, чтобы остаться у власти. Когда один из внуков велит разбить голову новорожденного племянника о камень, она лишь на миг прикрывает глаза, в которых плещется вода и бьется сталь.

***

Через десятки лет мирно умрет Фредегонда: в своей постели, с отпущением грехов. Еще позже Брунгильду, «что погубила десять королей» привяжут к дикой лошади, и ее уже седая голова разобьется о камни. Никто из тех, кто будет смотреть на нее, не пожалеет старуху.
Последняя, о ком думает Фредегонда - это Брунгильда, которая переживет ее. Последнее, что вспоминает Брунгильда, когда ее иссохшие запястья привязывают к конскому боку, это белые руки Фредегонды. «И на том свете я найду тебя, чтобы ты бежала от меня", - думает каждая.
"Потому что мне не будет покоя, пока я не найду тебя, сестра."

Здесь я порезвилась на пару с Перуцем.

Название: Часослов дома Лаваль
Автор: fandom Middle Ages 2015
Бета: fandom Middle Ages 2015
Исторический период: XV век
Размер: драббл, 886 слов
Пейринг/Персонажи: ОМП
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
b]Задание:[/b]

Оракул

Оракул (лат. oraculum, от oro — говорю, прошу) — у древних греков, римлян и народов Древнего Востока предсказание, якобы исходившее от божества и передававшееся жрецами вопрошавшим верующим.
Оракулом называлось также место, где давалось предсказание. Наиболее известны Оракул Амона в Фивах (Египет), 3евса в Додоне (Эпир), Аполлона в Дельфах (Греция), Фавна и Фортуны в Пренесте (Италия).
В современном литературном языке Оракулом называется также само прорицающее божество и жрец, дающий ответы, предсказания, якобы исходящие от божества. В переносном смысле Оракул — человек, все суждения которого признаются непреложной истиной, откровением.
Краткое содержание: Там, на подставке из резного дерева, ждет меня она. Проклятая книга дома Лаваль.
Примечания: автор вдохновлялся описанием "Великолепного часослова герцога Беррийского"
Размещение: до деанона с пометкой fandom Middle Ages 2015, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.
Для голосования: #. fandom Middle Ages 2015 - "Часослов дома Лаваль"

Каждый вечер я прохожу в эту комнату. Слышу перешептывания за спиной, вижу угрюмые лица слуг. Мне нет до них дела. Я запираю за собой дверь на хитрый засов работы флорентийских мастеров. На полках поблескивают кубки из серебра и слоновой кости, позолоченный хрусталь. Драгоценные ткани дожидаются своего часа, чтобы засиять багрянцем и синевой на чьих-то плечах. Не моих, увы. Драгоценности в ларцах напрасно ждут, чтобы на них упал солнечный луч или свет свечи. Я прохожу в молельню, и тяжелые занавеси закрываются за мной. Там, на подставке из резного дерева, ждет меня она. Проклятая книга дома Лаваль.
Давным-давно мой дед, граф Антуан Лаваль, вызвал художника Бартелеми, прославленного своими работами. Граф желал иметь разукрашенный часослов, где были бы представлены все двенадцать месяцев, с развлечениями знатных вельмож и крестьянскими работами. Художник должен был изобразить замок Лаваль и окрестные поля, а также жития святых и историю Христа.
Он приехал в положенный срок, а с ним, по уговору, еще двое подмастерьев. Один из них, сын Бартелеми, был юношей благородной внешности, хоть и невысокого происхождения. Дочери графа, юной и кроткой Изабелле, исполнилось шестнадцать, она часто приходила в зал посмотреть на работу художника, и сын мастера с увлечением показывал ей листы, где селяне собирали виноград и праздновали новый урожай. Над одним из этих листов их руки встретились.
Никто не знает, что было дальше. Говорят, что сын Бартелеми сорвался с крепостной стены замка Лаваль, а юную Изабеллу увезли в монастырь на берегу холодного моря. Граф вызвал художника и сказал, что не требует продолжать работу, довольно и того, что он сделал. Бартелеми же возразил, что не в его привычке бросать свой труд на середине и для него будет честью потрудиться во славу дома Лаваль, прославить графа в веках. Граф Антуан был горд и тщеславен, он не увидел, как сжались в кулаки руки мастера.
Часослов был готов через год. Все восхищались тонкостью работы и живостью красок. Побледнела только графиня: на картине, изображающей жаркий август, была нарисована пышная процессия. Лишь один рыцарь ехал с перевернутым щитом, и на щите том был герб Лавалей. Граф только посмеялся над попыткой мастера уязвить его и пообещал к осени вызвать другого художника, чтобы тот нарисовал щит правильно. Но не успел. В августе, на турнире у герцога Бургундии был выбит из седла младший сын графа. Копье скользнуло по панцирю миланской работы и неведомо как поразило юношу в горло. Сердце графини не выдержало этого.
Через месяц граф листал Часослов, чтобы торжественно прочесть поминальную молитву в присутствии слуг и единственного сына. Он открыл его на миниатюре, изображающей ад, вдруг покраснел и с воплем вскочил, но сразу же упал на пол. С ним случился удар, и еще два года когда-то гордый повелитель замка Лаваль не мог ни говорить, ни двигаться, следили за ним специально обученные слуги. В аду среди прочих грешников Бартелеми нарисовал муки графа Антуана. Мой отец поклялся найти негодяя, но художник, по слухам, уехал далеко на север, и никто не мог сказать, куда.
Мой отец, ставший графом в свой черед, нечасто открывал фамильный часослов. Он достал его, только повинуясь уговорам молодой жены. Та пришла в восторг от миниатюр и рассматривала их почти каждый вечер. Однажды она задержала взгляд на изображении декабря, где дворяне готовились выехать на охоту, и ей показалось, что одна из гончих недобро оскалила зубы. Однако она не поддалась дурным предчувствиям и поехала на следующий день на охоту. Необученная гончая кинулась под ноги коню, тот встал на дыбы, и моя матушка не удержалась в седле.
Я редко видел своего отца. Тот был мрачен и нелюдим и редко приезжал в замок, предпочитая быть где угодно, только не дома. Он приехал сюда умирать. Меня позвали к нему поздно вечером. Немотря на теплую погоду, был разожжен огонь в камине. Отец указал на стол, где лежал часослов в богато украшенном переплете и прохрипел: "Сожги". Я уже поднес книгу к огню, но она раскрылась. Я увидел май, когда поселяне веселятся на лугу. Среди пляшущих было изображение девы с волосами цвета золота и смеющимся ртом. Я смотрел на нее, на белое платье с зеленым поясом, обвившееся вокруг стройных ног во время танца. И я не смог сжечь книгу, подарившую мне надежду на счастье. Отец больше не сказал ни слова и не взглянул на меня до самого конца.
Через год при дворе я встретил деву с золотыми волосами, точь-в-точь как на миниатюре. Я попросил ее руки, согласие было дано, и впервые за многие годы под сводами замка Лаваль зазвучал смех. Мы были счастливы. Супруга подарила мне двоих детей и ожидала третьего, когда в наши земли пришло моровое поветрие. Умерли многие из моих крестьян и наш младший сын. Последней ушла она, и солнце надо мной погасло.
Я не последовал примеру отца и отправил старшего, теперь единственного сына к родственникам жены, чтобы он не позабыл, как надо смеяться. Мне сообщают, что он растет веселым и добрым. Я же все больше похож на изображение зимы в нашем часослове: дрожащий старик греет руки у огня, но согреться все равно не может. Я не боюсь проклятой книги, я примирился с ней. Она, как и сама жизнь, полна дурных и добрых знаков, и все они — в глазах смотрящего. Я надеюсь, что когда ее откроет мой сын, ему хватит своей мудрости, чтобы не прибегать к чужой, оставленной на этих страницах. Я же все чаще без страха и волнения смотрю на последнюю страницу, где записаны строки поминальной службы и нарисованы муки святого Андрея: там, посреди пыток и страданий, в нижнем углу пробивается к солнцу свежий зеленый побег.

@темы: моё