[кузина-белошвейка]

Оставшееся по ФБ этого года. Выложить сейчас, чтобы начать новое в новом году.

Название: Далекие всадники
Исторический период: 463 - 476 гг.
Размер: драббл, 806 слов
Пейринг/Персонажи: Орест Флавий, Ромул Августул – последний римский император
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: эпоха перелома после смерти гунна Аттилы. Кем стали его соратники и что их ожидало?
Предупреждения: смерть персонажей

463 г.

– Расскажи! – просит Ромул и дергает за полу плаща.
Орест сажает сына на колено. Тот сразу хватается за витой шнур, скрепляющий плащ. Четвертый год: уже взрослый, чтобы не тащить все в рот, но не настолько взрослый, чтобы приказать рукам не тянуться, куда не следует. Орест смеется.
– О чем тебе рассказать? – внизу слышатся голоса его солдат: скоро выезжать в очередной поход по приказу императора. Сколько лет будет его сыну, когда он вернется?
– О страшном гунне!
– Он был не страшный, – тихо говорит Орест. – Он был могущественен и велик. Ты еще мал, но потом поймешь. Слушай. Далеко отсюда, в Паннонии, он выступил навстречу своей судьбе. Аттила, так его звали. Он был царского рода и великий воин. Отважный в бою и великодушный к друзьям. Гунны – варварский народ, но Аттила всегда говорил с императорами Востока и Запада и святыми отцами на равных.
– И ты? – сонно требует Ромул. Он еще не сознает всего значения этой истории, но уже помнит ее наизусть и не позволяет отцу пропустить ни слова.
– И я там был, – Орест встает, прижимая сына к груди. – На Каталаунах и под Равенной. У стен Рима и в Константинополе. Спи, сын.
Он качает Ромула, прислонившегося к его плечу, а перед глазами стоят пустоши Паннонии. Трава задевает ноги всадников, кажется, что едешь вечность и конца твоему пути не будет. Думал ли он, отправляясь в первый раз с посланием ко двору Аттилы, «вождя варваров», «выскочки», что останется там на двадцать лет? Что обретет то, что тщетно пытается найти сейчас на службе у императора Гликерия: предводителя, за которым стоит идти. Товарищей, которым можно доверять. Онегисий, Эдекон, Скотта, где они все теперь? Умер Аттила, и его империя растаяла быстрее, чем утренний туман.

475 г.

– Расскажи! – требует Ромул. Он едва не топает ногой от нетерпения, но сдерживается: все-таки четырнадцать лет, совсем взрослый.
За стеной палатки слышится лошадиное ржание и окрики центурионов. Завтра они будут в Равенне.
– О чем? – спрашивает Орест. Его забавляет нетерпение сына. Мальчик получит свой ответ, но чуть позже. – Я рассказывал тебе, как Аттила едва не взял Константинополь?
По лицу Ромула видно, что рассказывал и не раз, но он пересиливает себя и молча ждет.
– Император Феодосий Каллиграф был слаб и глуп. Он сначала заключил с гуннами договор, а потом попытался разорвать его и науськать на них враждебные племена акациров. И ладно бы, но он не смог даже схитрить, чтобы Аттила не узнал. Ох, как он разозлился! Мы стояли под стенами города, держали его в осаде. Но тут приехал Аттила и приказал отступать. Вот так просто. Думаю, они там, за стенами, так и не поняли, что их спасло.
– Константинополь твой Аттила все-таки не взял! – Ромул не смог промолчать. – И Рим тоже!
– Сомневаешься, возьмет ли твой старый отец завтра Равенну? Возьму, сын. Аттила развернул войско, потому что судьба его империи решалась не под теми стенами.
Потому что он был Аттилой. После его смерти на земле остались только обычные люди, такие, как сам Орест, например. Который не видит причин, почему в Равенне императором должен сидеть какой-то Юлий Непот, а не Орест Флавий.
– Вот бы сюда еще Эдекона. Или Онегисия. Нам бы пару таких военачальников, сын.
Ромул хмурит красивые брови.
– Чтобы они также потребовали свою долю?
– Тоже верно, – с грустью соглашается Орест. Он знает, что испытал в жизни то, что дано немногим: настоящую преданность вождю и соратникам, где не было места зависти. – Еще одна история, сын. Когда Аттила умер, я возражал против раздела его империи. Император должен быть один. Я сам родом из Паннонии, нечистая кровь, а твоя мать – из древнего римского рода. Поэтому завтра, когда войдем в Равенну, я провозглашу императором тебя.
Ромул смотрит на отца, и в его лице больше страха, чем радости.

476 г.

Ромул ни о чем не просит отца, когда тот уезжает на битву. Император не должен просить, чтобы ему сказали, что все будет хорошо. Он провожает своего полководца на войну: германские наемники, взявшие для них Равенну, взбунтовались и объявили королем какого-то Одоакра. Орест бодр, его ничто не беспокоит.
– Ты послушай, – останавливается он перед тем, как сесть на коня. – Знаешь, чей сын этот Одоакр? Эдекона! Мы же с ним столько лет бок о бок были у Аттилы. Старина Эдекон погиб, когда сражался с королем остготов, а сын его, значит, теперь точит зубы на нас. Забавно будет сказать ему: я знал твоего отца, парень.
«О чем ты? – хочет крикнуть Ромул. – К чему говорить о призраках, разве пощадит тебя этот Одоакр?»
– Возвращайся с победой, отец, – говорит он.
– А как же иначе, – хмыкает Орест и трогает коня.

28 августа 476 г.

Битва проиграна. Орест стоит на коленях и ждет, пока назначенный воин примеривается саблей к его шее. Одоакр и его военачальники наблюдают. Он действительно похож на Эдекона. Ромула жаль, теперь мальчику придется решать самому, но он почему-то почти за него не беспокоится. Последнее, что видит Орест, – косые тени всадников, едущих по бескрайней пустоши. Он горячит коня и скачет за ними, а травы хлещут его по ногам. Он знает этих всадников, он верит, что они подождут его.



Название: Дорога
Автор: fandom Middle Ages 2016
Бета: fandom Middle Ages 2016
Исторический период: 1389 -1390 гг.
Размер: драббл, 830 слов
Пейринг/Персонажи: Мануил II Палеолог
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: закат Византийской империи

Они без отдыха шли по Анатолии, и облако пыли, поднимаемое войском султана, было видно на горизонте задолго до появления самого войска. Стояло лето, и без того маловодные реки пересыхали, ястреб, слетавший с Понтийских гор на равнины, равнодушно смотрел на пришельцев. На этой земле никогда не было покоя: хетты, лидийцы, Ахемениды, Искандер Двурогий, ромеи, теперь – турки-сельджуки.
По приказу султана Баязида под его знамена пришли не только соплеменники, но и союзники, в разной степени зависящие от него. Отряд за отрядом тянулся по сухой земле, почти не глядя по сторонам, так вымотала их жара. Один из знатных, судя по всему, воинов придержал коня, и вместе с ним остановилось еще несколько всадников, не то охраняя, не то не давая сбежать.
– Желает ли блистательный воды, или, может, ему необходим отдых? – в почтительном вопросе скользила едва заметная насмешка. Воин покачал головой.
– Смотрели мы, далеко ли отсюда до земель обетованных, где реки медом текут, – вмешался третий всадник. – А то, говорят, ворона поседеет, пока до них долетит, а вы-то все уже давно белые.
Он указал на черный хвост, венчавший шлем турка: тот запылился и был теперь скорее пегим, чем смоляно-черным.
Турок процедил что-то сквозь зубы и отъехал.
– Зря ты это сказал, Фока, – сказал первый всадник.
– Зря, не зря, а все ж отвел душу. Да и ты, царевич, улыбнулся.
– И то верно. Ладно, едем, а то сейчас еще больше доброхотов набежит. На привале поговорим, – названный царевичем поехал вдоль рядов греческих воинов, время от времени останавливаясь и с кем-нибудь заговаривая. И лица людей прояснялись, забота этого похода отпускала их.

Убедившись, что все встали на отдых, припасы разделены и часовые назначены, Фока пошел в палатку царевича Мануила. В отличие от роскошного шатра султана, она была скромнее некуда. Мануил уже снял верхнюю одежду, сидел в одной заскорузлой от пота рубахе и штанах. Воду берегли, и царевич отказался брать больше, чем его воины.
– Пир у нас, – кивнул он на складной стол, – садись, Фока.
На столе стояли три серебряных кубка, до половины наполненные вином, лежали на блюде ломти хлеба, овечий сыр и вяленое мясо. Третий гость, Иоанн Дука, второй помощник Мануила в походе, сидел на полу, по-турецки скрестив ноги.
– Иоанне! В походе мало ногам покоя даешь, ищешь, чем бы еще их утрудить?
– Как еще окажу почет, если ниже сесть некуда, – улыбнувшись, ответил тот. – Откуда в тебе столько насмешек, Фока, я думал, их все ветром давно выдуло?
Мануил улыбнулся, слушая эту перепалку. Знал, что они и вполовину не так веселы, как хотят показать. Но если слабеет предводитель, слабеет и все войско. Поэтому его соратники сегодня шутят. Поэтому он, Мануил Палеолог, будет смеяться их шуткам. Здесь, среди турецких войск, идущих на усмирение последних христиан в Анатолии. Где он, наследник трона Константинополя и ромейской империи, – всего лишь один из прибывших на помощь султану Баязиду. Потому что они слабы. Потому что его отец, император, не смеет ослушаться неверных.
– Брось, царевич, – Фока все же заметил его настроение, но кто мог это понять лучше, чем молочный брат, товарищ еще детских игр? Родному брату Мануил доверял меньше, чем этим двум. – Не ты ли нам говорил: «Терпение»? Так я тебе сейчас скажу, чтобы не забывал: терпение.
– Сказать легко, – заметил Иоанн, – терпеть невмочь.
Голосами совести говорили с ним сейчас эти двое. Мануил закрыл глаза. Сколько лет он терпит? Спроси кто, ответил бы: всю жизнь. Когда в самом детстве уяснил себе, что за стенами Города, города городов, не бескрайняя империя, а клочки земли, которую продолжают прибирать к рукам турки. Когда бродил по ветшающим покоям забытых дворцов, по Феодосиевой стене, видя среди развалин призраки зданий и людей. Когда на торжественных службах в Святой Софии понимал, что умерших за спиной больше, чем живых, и число их только растет.
– Худшее сейчас, – сказал он, – то, что мы сражаемся за них. Умаляем этим наши силы и увеличиваем их. Нас перемалывают жернова судьбы, вот чего я боюсь.
– Прекратишь ли ты от этого делать то, что должен? – серьезно спросил Иоанн.
Мануил вспомнил, как отчитывал его султан Мурад, когда он по юношеской горячности пытался поднять восстание в Фессалониках. Как мальчишку, забравшегося в чужой сад за вишнями. Того, кто не представляет угрозы. Как покровительственно и хищно улыбается султан Баязид, сын Мурада, на военных советах. Всякой империи свой срок, пали Афины, и Персеполис, и Рим. Его отец напуган и устал, его старший брат думает только о власти и удовольствиях.
– Нет, – усмехнулся он в конце концов, – пусть я малый камень, но и от камня в сапоге может быть вред. Отдыхайте, друзья.

Поход продолжался по местам совсем заброшенным и диким.
– Эй! – окликнул Мануил ближайшего турка и указал рукой в сторону развалин вдали. – Что это был за город? Как назывался?
Турок пожал плечами.
– Мы уничтожили город, господин, время уничтожило его название, к чему оно тебе?
Дальше царевич ехал не оборачиваясь. Боялся, что увидит за спиной очертания храмов и стен только для того, чтобы они стекли по небесам вниз, осыпались сухими листьями. «О Город мой, город городов, неужели я доживу до того дня, когда забудут и твое имя? Сил мне, Господи: не для того, чтобы не отчаиваться, но чтобы никто не увидел это отчаяние на моем лице».
Ястребы и стервятники кружили над войском, дорога продолжалась, бесконечная и безнадежная.



Название: Время крови
Исторический период: 4 февраля 1461 года
Размер: драббл, 734 слова
Пейринг/Персонажи: ОЖП, голова Оуэна Тюдора
Категория: джен
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: по легенде, после того как Оуэна Тюдора казнили, какая-то нищенка унесла его голову, умыла ее и зажгла вокруг более сотни свечей.
Предупреждения: смерть персонажей
Примечания: кимры - самоназвание валлийцев



- Чистый, - говорит женщина, - теперь ты чистый.
Она берет гребень и начинает расчесывать спутанные волосы на мужской голове. Старается сделать как лучше, но его глаза все смотрят на нее и мешают.
- Прекрати, - с упреком говорит она, - я и так для тебя столько сделала сегодня!
Она стояла на площади с самого утра, под февральским ветром. В лицо била снежная крупа, мокрая и грязная. Этот снег не сделает мир чище, не укроет грехи. Души убитых при Мортимер-Кросс носились в воздухе и голосили на все лады. Она тревожно косилась на соседей: не слышат ли те? Но добрые жители Херефорда не знали о тех, кто стоял рядом с ними. Воин, придерживавший руками распоротый ударом живот, слушал спор булочника с соседом. Совсем мальчик, с вытекшим от удара глазом и обнажившейся под чьим-то мечом до кости щекой улыбался хорошенькой дочке мясника. Та завизжала бы от ужаса, если бы могла видеть его. Люди с отрубленными конечностями, с синюшной бледностью на лице, не отходили от живых. Плохо не понимать, что ты умер. Женщина знала, что такие мертвецы присасываются к людям и ходят за ними по пятам, вытягивая радость и тепло. Хорошо, если хватит ума обратиться к ней. Немного шепота на воду, связанные особым узлом ветви и травы – и нечисть отступит от порога. А если слушать только священника, то скоро они наслушаются его вдоволь: похорон на ближайшие годы им хватит.
- И ты тут тоже постарался! – говорит она. – Не целовался бы с француженкой, Оуэн ап Тудир, дольше бы прожил!
Он молчит. Что ей может сказать отрубленная голова? А она столько сегодня вытерпела из-за нее!
- Я стояла там с самого утра, - перечисляет она, не осознавая, что повторяет это уже не в первый раз, - ждала, вместе со всеми. Ты же наш, Оуэн, мы все тут – кимры. Ждала, пока тебя приведут. Смотрела на твою казнь. Говорят, молодой граф Марч приказал, потому что вы убили его отца и брата. Они тоже кого-нибудь убили, я-то знаю. Потом насадили твою голову на пику, но эти англичане ни за чем не могут уследить правильно. А ты был весь в крови, и волосы так торчали. Зато теперь ты красивый. Я умыла тебя, причесала. Почему ты не хочешь показаться?
Ей страшно. Не из-за головы мертвеца, которую она прижимает к груди бережно, словно ребенка. Над Херефордом летают ведьмы. Их тоже видит только она. Зловонные рты, волосы, из которых свисают намертво там запутавшиеся летучие мыши. У каждой по два лица; первое ужасно, все покрыто язвами и гноем, второе – красивое и бледное, из алого рта слышится несмолкающий вой. Второе видят только воины, павшие в бою. Ведьмы тоже забирают умерших, правда, куда они их уводят, она не знает. Но и ведьм слишком мало, чтобы помочь всем.
- Мы умоемся в крови, Оуэн. Как ты. Только тебя отмыла я, а кто закроет наши глаза?
Она знает, что безумна. Но иногда безумие помогает. Сегодня она злится на себя из-за этого. Надо что-то сделать, чтобы затворить кровь. Чтобы поля не стояли побитые дождями или тяжелыми копытами боевых коней. Колесо-то уже завертелось. Оуэн ап Тудир женился на королеве – история как в сказке, только вот конец нехорош.
- А как ты там стоял, перед палачом, - вспоминает она, - усмехнулся и сказал: «Эта голова лежала на коленях у королевы Катерины, а сейчас ляжет на плаху». Все твоя гордость! Ты уже упал, а сколько мертвецов потянется за тобой!
Их тени она тоже видит, но не желает слышать имен. У нее есть дела поважнее.
Свечи она собирала много лет. Огарки и целые, стройные, не горевшие ни разу. Сейчас она достает их все. В центре комнаты кладет голову Оуэна Тюдора, второго мужа королевы Екатерины Валуа, отца Джаспера и Эдмунда, деда Генриха. Вокруг него, по одной ей понятному условию, расставляет свечи и зажигает их – одну за другой. Круги расширяются, лабиринт ветвится и путается, она спешит.
И не успевает. Дверь в ее хижину отлетает от удара ноги, и входят англичане.
- Вот эта побирушка, - говорит один из них.
Она вскидывает руку: осталось всего с полдюжины свечей, и все будет хорошо. Но на голову опускается удар молнии, и у нее в глазах сначала все багровое, а потом черное.
Один из англичан, расшвыривая свечи, подходит к голове Оуэна Тюдора.
- Поглядите, какого красавчика она из него сделала!
- Пойдем, поднимем его повыше, пусть все посмотрят.
Они уходят. Некоторые свечи продолжают гореть. Утром, или чуть раньше, соседи придут посмотреть, что случилось, и затушат их, чтобы не было большого пожара.
В небе над Херефордом затягивают беззвучную песню ведьмы. Кровь отворилась.

@темы: моё